"Альберто Моравиа. Дом, в котором совершено преступление" - читать интересную книгу автора

она вдруг показалась ему красивее и печальнее обычного. Никогда еще эти
белые, округлые, медлительные руки, эти тяжелые, крепкие груди, которые при
каждом движении вздымались под шелковым платьем, эти сильные ноги не
вызывали в нем такого желания, никогда печальное выражение красивого и
гордого лица не казалось ему столь достойным жалости. Желание и сострадание,
эти два чувства, которые он испытывал к ней с самого начала, слившись
воедино, оказались в тот вечер сильней всегдашнего благоразумия. И вдруг,
опьяненный, охваченный мгновенным порывом, он стал таким, каким всегда
воображал себя: пылким и готовым на все ради любимой женщины. Голоса игроков
у него за спиной стали вдруг невнятными и далекими, словно доносились из
густого тумана. Камин, кресла и все остальное, что раньше, окружая эту
женщину, как бы отделяло ее от него, словно было отметено прочь внезапным
порывом ветра, и теперь она в сверкающем ореоле одиночества была к нему
ближе, чем когда-либо. Туллио неожиданно наклонился и сжал ее руки.
- Я все, все понимаю, - пробормотал он и удивился своим словам, он был
сам не свой. - Но почему вы терпите? Почему бы вам не уехать со мной?.. Я
люблю вас... Мы будем жить вместе, далеко от всех этих людей...
С недоумением он увидел, что это предложение не удивило Де Гасперис,
как будто его делали ей не в первый раз. Нисколько не смутившись, она сжала
ему руки и мгновение молча смотрела на него серьезным и печальным взглядом,
не лишенным, как ему по крайней мере показалось, нежности.
- Это невозможно, - сказала она наконец, качая головой. - Невозможно...
Но все равно спасибо... Я вижу, что вы настоящий друг.
Ответ был решительный. Но самое удивительное, что, даже если бы это был
отказ не бесповоротный, а мягкий, сулящий успех после новых настояний, у
Туллио все равно не хватило бы духу повторить свое предложение. Едва он
произнес эти благородные и опрометчивые слова, давний, закоренелый эгоизм
сразу вызвал в нем неодолимый и низкий страх: а вдруг она согласится, вдруг
возьмет и скажет просто: "Хорошо, уедем вместе... Я тоже тебя люблю и хочу с
тобой жить". Этот страх открыл ему глаза на то, что он, если бы знал себя
лучше, должен был понять с самого начала: этот план спасения женщины был для
него всего только сном и в душе он твердо, хоть и бессознательно, желал,
чтобы все так и осталось сном. С ним происходило то же самое, что с теми
хвастунами, которые без конца говорят о войне и рвутся в бой. В известном
смысле и они искренни, но неспособны перейти от слов к делу. Так что, когда
действительно начинается война, их охватывает страх и они умоляют всех и
каждого, чтобы их послали куда-нибудь в тыл. Точно так же и Туллио,
обманутый своим тщеславием, предался этим мечтам о побеге и спасении
женщины. Но теперь, видя, что по собственной вине он чуть не оказался
вынужденным исполнить свои хвастливые обещания, которыми лишь забавлялся, он
понял, что никогда не принимал их всерьез и дорого дал бы, чтобы вообще не
говорить этого.
Страх его был так силен, что в тот миг, когда она сжимала ему руку и
молча глядела на него, он решил совсем порвать с ней отношения, ставшие
опасными, и больше сюда не приходить. Но потом, дома, обдумывая происшедшее,
он вспомнил, как твердо и серьезно она отказалась, и это его успокоило. Он
продолжал ходить к Де Гасперисам, стараясь, однако, не возобновлять
разговора о том, что произошло в тот вечер. Но теперь именно благодаря этому
случаю смущение и сдержанность, которые до тех пор разделяли их, исчезли и
женщина стала относиться к нему с той приветливостью и доверием, которых он