"Альберто Моравиа. Дом, в котором совершено преступление" - читать интересную книгу автора

в конце комнаты, ответила, что, к сожалению, не может это сделать, вот ее
постель; там она ляжет, когда уйдут гости. Эти слова, сказанные с досадой и
стыдом, впервые прозвучали искренне среди всех общих фраз, которые она до
сих пор говорила. С тех пор Туллио не уходил, пока игроки, отложив карты, не
начинали рассчитываться. Иногда при этом вспыхивали жестокие и неприятные
споры, которые задевали деликатную чувствительность женщины. Она избегала
смотреть в их сторону и со светским безразличием старалась искусственно
оживить вялую и сонную беседу. Потом, когда все четверо вставали, она тоже
поднималась и шла прощаться с ними, томная, вся сияя улыбкой. Но в глазах ее
при этом нередко таилось бешенство.
Почти месяц отношения между ней и Туллио оставались все теми же - в
рамках светской и не очень близкой дружбы. Теперь уж сам Туллио, когда он,
как ему казалось, лучше узнал Де Гасперис, не хотел объясниться ей в любви и
легко завоевать победу, на что сначала рассчитывал. Видя, какая она гордая,
но в то же время беззащитная и униженная, он стал почитать ее идеалом
чистоты и считал достойной жалости; это пришлось ему по душе, потому что
соответствовало праздным измышлениям, с помощью которых он убеждал себя, что
он не таков, каков есть на самом деле. Ему казалось, что она недоступна для
легкомысленных и наглых ухаживаний, как другие женщины; что обычная
супружеская измена со всякими уловками не для нее; что такая, как она,
должна войти в жизнь мужчины не тайно, а открыто и торжественно. Словом, он
думал не столько о ласках, поцелуях и прочих нежностях, сколько о том, чтобы
вырвать ее из рук ветреного мужа и его сомнительных приятелей, из этого
убожества, из этих соблазнов, увезти ее отсюда, создать для нее новую
жизнь - одним словом, спасти ее. Мысль о том, что ее нужно спасти, все чаще
приходила в голову Туллио и еще больше разжигала его желание, которое было
тем сильнее, что ему мучительно казалось, будто здесь угрожают ее чистоте.
Но спасти от чего? Этого он сам толком не знал. Как водится, он представлял
себе Де Гасперис подобной белому целомудренному цветку, брошенному в грязную
лужу. И, как водится, грязной лужей была нужда, в которой, он видел, она
бьется. Он должен подобрать цветок из грязи, должен беречь его и лелеять.
Эта мысль - спасти Де Гасперис - все больше овладевала Туллио. Но она
скорей была похожа на приятный и несбыточный сон, чем на практический план,
который надо привести в действие. В нем заговорило все, что могло восстать
против скупости, все, что оставалось в его душе щедрого и смелого. Но он
вовсе не желал, чтобы этот сон стал явью. И хотя Туллио не признавался себе
в этом, он нашел именно то, чего искал столько лет: любовь чистую и
достойную его лучших мечтаний, далекую и, быть может, недостижимую цель,
благодаря чему он мог теперь без особых затрат заполнять свои пустые вечера.
Заботливая мать, хороший стол, удобная квартира вместе с любовью к Де
Гасперис делали его жизнь полнокровной. Теперь, благодаря этой
неопределенной и мужественной мысли о спасении, у него было все и будущее
казалось особенно многообещающим именно потому, что было сплошь подернуто
неверной дымкой.
Но сны, и особенно сны великодушные, имеют одно опасное свойство: они
вызывают порывы, нередко переворачивающие все вверх дном в душе людей,
которые хотели бы удержать их в пределах невинной и бездеятельной фантазии.
Обуреваемый мыслью спасти Де Гасперис от опасностей, которыми она, как ему
казалось, окружена, он уже почти чувствовал себя ее спасителем. И однажды
вечером, когда, не зная, о чем еще поговорить, он молча смотрел на женщину,