"Альберто Моравиа. Я и Он " - читать интересную книгу автора

который подводит меня к толстой железной решетке; еще несколько ступенек, и
мы в камере хранения. Служащий, этакий сгорбленный пономарь с бледно-желтым,
приплюснутым затылком и редкими волосенками, облепившими череп, отпирает
решетку, идет впереди меня по ступенькам, берет мой ключ и просит подождать,
пока принесет сейф.
Стою посреди камеры хранения и оглядываюсь. Стены сплошь обшиты
металлическими шкафами; поверху тянется галерея, на которой до самого
потолка другие шкафы. Некоторые из них открыты. Внутри виднеются ряды
совершенно одинаковых стальных ящиков, каждый со своим номером и замком. На
ум снова приходит образ подвальной часовенки, возможно, благодаря запаху
бумажных денег, словно витающему в воздухе (он отдаленно напоминает терпкий
запашок ладана и церковных свечей).
Да, говорю я себе, место и впрямь святое, культовое. И служитель не
случайно показался мне пономарем - он и есть пономарь. И ящички не случайно
кажутся погребальными нишами в какой-нибудь монастырской пещере, где
хранятся мощи святых и мучеников, - это и есть погребальные ниши. Для
полноты картины недостает разве жреца или жрицы.
Тут, бодреньким голоском, "он" вставляет: "- И это имеется.
- Что - это? - Жрица".
Поднимаю глаза в указанном "им" направлении и всматриваюсь. В зале
четыре стола, каждый из которых разделен на четыре отсека зелеными
стеклянными перегородками, покрытыми слоем толченого наждака. Столы освещены
лампами под стеклянными абажурами в форме тюльпанов. В зале никого, кроме
"жрицы", сидящей за одним из столов. Она повернулась ко мне спиной. Голова
почти как у мужчины, золотистые волосы коротко подстрижены, чтобы не сказать
"обкорнаны", под мальчика. Шея круглая, белая, сильная. В вырезе черного
платья глянцевито белеют плечи.
Говорю "ему": "- С чего ты взял, что это жрица? Что в ней жреческого? -
Я тебя умоляю, загляни под стол.
- Ну и?...
- Ноги. Неужели не видишь, какие у нее ноги? - Что особенного! Ну,
короткая юбчонка, а дальше ноги в колготках телесного цвета.
- И все? - Ну, прямые, ничего не скажешь, ладненькие, правда, тонкими
их не назовешь, скорее крепкие. В общем, нормальные ноги взрослой, хоть и
молодой еще женщины.
- Не в этом суть.
- А в чем тогда? - Неважно, сядь напротив нее.
- Зачем? - Говорят тебе, сядь напротив нее".
Делаю, как "он" велит, и усаживаюсь напротив "жрицы". Разделяющее нас
матовое стекло все же позволяет рассмотреть сквозь налет наждака, что она
делает: вооружившись ножницами, она отрезает купоны облигаций. Тем временем
служащий кладет на стол мой индивидуальный сейф, вставляет ритуальным
движением ключ в замок, но не поворачивает его и уходит.
Я открываю сейф. Он доверху наполнен аккуратно свернутыми трубочкой
облигациями - разноцветными и с витиеватым рисунком. Доллары сложены на дне,
под облигациями. Мои сбережения. Сбережения революционера, бунтаря,
мятежника, вложенные, как говорится, в промышленные акции и автоматически
причисляющие упомянутого революционера к капиталистам - обладателям средств
производства. Да, я мятежник и был им всю жизнь, тем не менее эти бумажки
свидетельствуют о том, что я одновременно адепт "системы", пусть и