"Альберто Моравиа. Я и Он " - читать интересную книгу автора

- Социальность, антисоциальность: для меня все это сплошная
абракадабра.
- Однако ради этой абракадабры некоторые люди готовы умереть.
- Вот-вот, как раз это меня и поражает. Тому, что есть, что существует,
люди предпочитают то, чего нет, что не существует.
- А то, что есть и существует, - это, надо полагать, ты? - Пожалуй".
По ходу этой милой беседы я пересек центр города, припарковался на
небольшой площади и пешком направился к банку. Вот и он: оштукатуренный,
напыщенный барак; фасад пестрит нишами, карнизами, статуями. Прохожу в
портал между двумя коринфскими колоннами, миную вход между двумя мраморными
стенами, оставляю позади четыре стеклянные двери вестибюля и спускаюсь по
широкой лестнице, сползающей размашистой спиралью под землею. Камера
хранения находится в самом низу. Спускаюсь медленно, опираясь на мраморные
перила, холодные и гладкие. Такое чувство, будто схожу в церковный склеп, но
не только потому, что камера хранения расположена под землей. В
действительности банк - это храм, в котором почитают чуждое мне божество.
Божество тех, против кого я, как революционер, должен, по идее, бороться.
Вместо этого я приплелся сюда с поджатым хвостом, хоть на лице - всегдашняя
маска высокомерия; и теперь вот запалю свечу перед алтарем враждебного
божества.
Меня пронизывает острое чувство вины; на сей раз она целиком лежит на
мне, а не на "нем". Иначе как шутом меня и не назовешь: с одной стороны,
доказываю Маурицио, какой я бунтарь и революционер; с другой - скупаю акции,
ценные бумаги, доллары, делаю сбережения, держу в камере хранения
(хренения!) именной сейф. Между тем сохранить себя я смогу - если буду до
конца последовательным - только в идеологии. "Он"-то, ясное дело, думает
совсем по-другому.
Неожиданно "он" вопит: "- Да здравствуют деньги! Что бы я делал без
денег? - Да уж худо-бедно выкрутился бы. И все было бы куда яснее, красивее,
чище.
- Тоже мне, выискался мораль читать! Без денег я как безрукий калека.
Деньги - мой самый надежный и безотказный инструмент, а заодно и
отличительный знак. Взамен затасканных морденей так называемых великих людей
на казначейских билетах полагалось бы оттиснуть меня таким, каков я есть в
минуты наивысшего возбуждения.
- Лихо придумано: вместо... не знаю там, Микеланджело или Верди - тебя.
Лихо, хоть и не очень практично.
- Деньги - это я, а я - это деньги. Когда ты насильно всовываешь в
маленькую ручку свернутый трубочкой банкнот - это все равно что всовывать
меня - ни больше ни меньше.
- Ничего я никуда не всовывал.
- Короткая же у нас память. А ну-ка, напрягись. Год назад. У тебя дома.
Тогдашняя кухарка - чернявенькая, от горшка два вершка, сама поперек себя
шире, ты еще прозвал ее "жопаньей" - стоит у плиты в длиннющем переднике и
орудует деревянным черпаком в кастрюле с полентой. А ты суешь ей в карман
передника трубочку банкнотов, пятитысячных, как сей час помню, чтобы она
тебе, а точнее, мне дала".
Бесполезно. Память у "него" железная. "Он" помнит решительно все, и,
главное, то, чего я не хотел бы помнить. Тем временем я уже спустился.
Подхожу к стойке, выполняю необходимые формальности и следую за служащим,