"Альберто Моравиа. Я и Он " - читать интересную книгу автора

вернулось туда, откуда пришло, впиталось в свое природное лоно. Никогда еще
так вероломно, с таким притворством "он" не пользовался моим негодованием,
чтобы потешиться надо мной и отвести душу; никогда еще я не чувствовал, как
свято для меня семя и какое заведомое святотатство (иные "ущемленцы"
докатываются до того, что совершают его - страшно сказать! - аж по три раза
в день) пускать его на ветер ради мгновения хлипкого и презренного
сладострастия. Никогда еще я не чувствовал этого с такой ясностью, как
сейчас, когда "ему" не терпится исторгнуть из себя на кафельный пол туалета
эту священную влагу, точно плевок или другое ничтожное выделение какой-то
маловажной железы. Сдавливаю "его", стараюсь согнуть, скрутить; сам корчусь
в напрасной попытке остановить семяизвержение, сжимаю мышцы живота, сгибаюсь
пополам, делаю пируэт, ударяюсь о раковину, и в тот самый момент, когда
воображаю, что добился своего, в тот самый момент "он" извергается у меня в
руке, подобно откупоренной бутылке шампанского. Вначале следует короткая
судорога, и на самой макушке выступает немного спермы, всего несколько
капель. Затем, когда я уже полагаю, что отделался малостью, основной поток
неожиданно заливает мне руку, просачиваясь сквозь пальцы, которыми я все еще
пытаюсь заткнуть, задушить моего коварного противника. Обуреваемый
пронзительным отчаянием, я оседаю на пол и, по-прежнему сжимая "его", в
безумной ярости перекатываюсь по всему полу до желобка душа, как эпилептик,
бьющийся в корчах. Здесь я сворачиваюсь калачиком, поднимаю липкую руку,
поворачиваю душевой кран и, обессиленный, падаю лицом на плитки. Вот и
первые капли, редкие и горячие. С закрытыми глазами жду обильную
очистительную струю холодной воды. Но душ бездействует. Видно, сломался или,
что вероятнее, в баках нет воды. Все равно лежу на месте с закрытыми
глазами. "Его" предательство вызывает во мне жгучую ненависть; "его" победа,
которой я чинил столько тщетных препятствий, - чувство бессилия. В этом
семени, говорю я сам себе, которое недавно сочилось по моим пальцам, зрела,
быть может, гениальная творческая мысль: примись я за работу, она запустила
бы мой фильм на небосвод успеха, словно камень, запущенный ввысь из
безупречной пращи сублимации.
Как знать, возможно, в это же самое мгновение гениальная творческая
мысль высыхает, увядает, умирает, становится муторной, клейкой тянучкой,
пристающей к волосам в паху и на бедрах. Думая об этом, одновременно
понимаю: смешно так отчаиваться из-за того, что надрочил (а именно это я
непроизвольно и сделал). В конце концов встаю, иду на кухню, открываю один
за другим краны и, убедившись, что все они пересохли, кое-как обмываюсь
минералкой. Изничтожив меня, этот мерзавец, естественно, молчит. Чуть позже
я рухну на кровать и просплю до самого вечера.

III. ОХМУРЕН!

Иду в банк снимать пять миллионов, которые по "его" вине Маурицио сумел
выудить у меня с помощью политического шантажа.
Иду прямо к открытию, после полудня. Стоит великолепный летний день.
Над головой - голубое, сверкающее небо. По улицам разгуливает морской ветер,
ероша навесы еще закрытых магазинов. Несмотря на всю эту историю с пятью
миллионами, на душе у меня легко и весело.
Говорю "ему": "- Смотри, какой чудесный день. Природа плевать хотела на
классовую борьбу и революцию. Чудесный день чудесен для всех - неважно,