"Альберто Моравиа. Я и Он " - читать интересную книгу автора

прочее; рукой и взглядом оцениваю их вес и размеры. Да, тот, кто поигрывает
подобным прибором, не может быть заурядным никчемушником, каких пруд пруди.
И уж тем паче неудачником, мямлей, моральным и умственным импотентом. Когда
держишь на ладони пару этаких бубенцов и увесистый елдак, это не может не
бодрить, не придавать смелости, не вселять уверенность. Словно возбудившись
моим довольством, "он" горделиво надувается, наливается кровью, намекая тем
самым, что хоть и лежит на ладони, но уже готов "задымиться". Головка
выпирает из-под кожи, выпуклая и округлая, слегка притупленная над
выпуклостью и выступающая конусом. Кожа на самом кончике разлипается и
заголяет разрез канала, странным образом напоминающий крохотный розовый
глазок новорожденного поросенка. Спору нет, природа щедро наделила меня
непревзойденными причиндалами; без ложной скромности я могу похвастаться
небывалым половым органом, единственным в своем роде по размерам,
чувствительности, готовности, мощи и стойкости. Все это, конечно, так. Вот
только, только, только...
Стою и смотрю на "него". Внезапно накопившаяся ярость вырывается
наружу: "- Выходит, Маурицио, этот мальчишка, плюнь да разотри, опять
"сверху", а я опять "снизу". Как же так? А? Говори, злодей, как же так?" На
столь грубое обращение "он" отвечает елейным голоском с деланным изумлением:
"- Как же так? Понятия не имею, ей-ей. И вообще, я что - то не улавливаю
связи между мной и твоим чувством неполноценности перед Маурицио".
Сдавливаю "его", давая тем самым понять, что не шучу.
"- Не заливай, - сатанею я. - Если хочешь знать, я накрепко застрял
"внизу" именно... благодаря твоим отупляющим размерам, твоей дурацкой
готовности, твоей несуразной потенции.
- Да что на тебя нашло? Ты, часом, не спятил? - Не беспокойся, не
спятил. Что на меня нашло, говоришь? То, что Маурицио извечный "возвышенец",
а я безнадежный "униженец". И виноват в моей униженности ты, и только ты.
Член у Маурицио, возможно, не такой бугай, как ты, зато этот мальчишка куда
могущественнее меня. Что и говорить, ты чемпион, колосс, монумент, я мог бы
выставлять тебя напоказ в каком-нибудь балагане и заколачивать кучу денег.
Только за это твое чемпионство я расплачиваюсь унизительным, гнусным,
постоянным чувством неполноценности. Каждый мной понукает, перед каждым я
склоняю голову, такой легкоранимый, боязливый, чувствительный, раздвоенный,
податливый. Так кто же во всем этом виноват? Кто, я тебя спрашиваю?" Теперь
"он" молчит. У "него" такая манера, малодушная и лицемерная, не отвечать на
обвинения, когда уже не отвертишься. Встряхиваю "его" и говорю: "- Ну,
отвечай, каналья, чего притих? Отвечай, злодей, защищайся хотя бы. Что ты
скажешь в свое оправдание?" Продолжает молчать. Однако под действием моей
злобной яростной встряски - так трясут за плечи провинившегося, требуя,
чтобы он по крайней мере признался в содеянном, - "он" вместо ответа
ускоряет эрекцию. Такая у "него" манера, низкая и коварная, парировать мои
обвинения.
Из уже толстого, хотя все еще развалившегося на ладони, вроде
умирающего кита, выброшенного на пустынный песчаный берег, постепенными,
почти неуловимыми толчками "он" становится на моих глазах неохватным;
медленно, как дирижабль, отдавший швартовы и воспаривший в воздухе, прежде
чем отправиться в полет, "он" приподнимается, падает на полпути и снова
поднимается. Опускаю поддерживающую "его" руку: на этот раз "он" не падает.
Кряжистый и полновесный, словно молодой дуб, со вздувшимися венами, похожими