"Альберто Моравиа. Я и Он " - читать интересную книгу автора

Моментально чувствую себя "снизу" и все же пытаюсь защищаться: -
Экспроприация Сталину удалась. Но ведь ты и Флавия заранее решили, что
экспроприация, которую проводит в нашем фильме революционная группа, должна
провалиться.
- Неужели ты думаешь, что, если бы операция Сталина провалилась, сам
Сталин отошел бы от революционной борьбы? - Думаю, не отошел бы.
- Тогда почему Сталин не отошел, а наша группа должна отойти? Смотрю на
него и глазам своим не верю: как, этот мозгляк Маурицио, этот маменькин
сынок с ангельским личиком, сравнивает себя с грузинским диктатором!
Впрочем, удивляться нечему. Тут дело скорее не в сравнении, а в оспаривании
внешней принадлежности к одному и тому же типу людей - к "возвышенцам". То,
что Сталин - "возвышенец", ясно само собой; но и Маурицио тоже "возвышенец",
хоть и желторотый юнец, маменькин сынок и выходец из буржуазной среды.
Весьма осторожно замечаю: - Я обязан был учитывать географические,
исторические, социальные и психологические различия. В конце концов, Италия
семидесятого года - это не царская Россия конца девятнадцатого века, а Рим -
это не Тифлис.
Маурицио не отвечает. Я начинаю нервничать. Встаю и подхожу к окну.
После некоторого молчания за моей спиной раздается голос Маурицио: -
Наверное, мне и в самом деле придется обойтись без твоей помощи.
Я резко оборачиваюсь: - Но почему? - Потому что ты не годишься для
работы над таким фильмом.
- Причина? - Причина в том, что ты не такой, как мы.
- Мы? - Да, мы - члены группы.
- А какие же вы? - Мы - революционеры.
Еще одно доказательство (если в этом вообще есть нужда) моей
закомплексованной неполноценности по сравнению с раскрепощенной
полноценностью Маурицио. Вообще-то я не считаю себя революционером;
бунтарем - да, революционером - нет; различие тонкое, но существенное.
Однако я не был бы закомплексованным "униженцем", если бы, в который уж раз
застигнутый врасплох, тут же не принимал бы шкалу ценностей очередного
раскрепощенного "возвышенца". Удивленный и слегка обиженный, говорю: - Но,
Маурицио, ведь я тоже революционер.
Почему-то жду, что Маурицио разразится диким хохотом. Но Маурицио не
смеется.
- Нет, Рико, - произносит он медленно, - ты скорее противоположность
революционера.
- То есть? - Ну кто может быть противоположностью революционера, как не
буржуй? Ну вот, я опять "снизу", а все из-за этого развязного словечка
"буржуй", произнести которое первым у меня не хватило духу.
Как быть? Отрицать, что ты буржуй, - жест, достойный "ущемленца";
кичиться этим - тоже вполне под стать "ущемленцу" (не говоря о том, что это
явно не вязалось бы с моим недавним утверждением, будто я революционер). На
самом деле мне следовало бы взять это словечко щипчиками здравого смысла и
растворить его в кислоте строгой, невозмутимой критики. Но моя тупоголовая
горячность снова берет свое. Как разъяренный бык, я бросаюсь с опущенной
головой на красную тряпку, которой Маурицио размахивает перед моим носом: -
Никакой я не буржуй! Далее следует такая забавная перепалка: - Нет, Рико, ты
буржуй.
- А я тебе говорю, что нет. Есть вещи, в которых я твердо уверен, -