"Альберто Моравиа. Я и Он " - читать интересную книгу автора

давай поставим точку. Хочешь, поклянусь нашим Чезарино...
- Оставь в покое Чезарино! Лучше скажи: поняла ты или не поняла? И что
ты поняла.
- Поняла, что сейчас ты хочешь заняться любовью, вот что я поняла. Да
не тяни так, очень больно. Пойдем, пойдем туда.
Сказав это, она делает обычный для таких случаев жест: вместо того
чтобы взять меня за руку, она хватает "его", поворачивается ко мне спиной и
направляется к двери, ведя меня за собой, точно осла на уздечке.
Как быть? Собираю воедино всю свою волю, мысленно взываю к моему
святому покровителю, благочестивому Сигизмунду Фрейду, и, едва мы
переступаем порог спальни, роняю: - Хорошо, займемся любовью. Но сначала ты
изобразишь "телку".
Следует пояснить, что это одна из многочисленных, скажем так,
супружеских игр, которые "он" измыслил для удовлетворения собственных нужд и
запросов, несмотря на мои постоянные и решительные возражения.
Фауста протестует: - Нет, только не это. Как-нибудь в другой раз.
Сейчас давай как обычно.
- Выбирай: или "телка", или вообще ничего.
Распетушившись, "он" шепчет мне, не подозревая, что я использую "его"
игру против "него", а не в "его" пользу.
"- Так, молодец, будь непреклонен".
Фауста спрашивает: - Да зачем тебе? - Затем, что мне хочется. Затем,
что мне нравится. Ни за чем - Разыграть меня решил, а я, дурочка, тебя
слушаю.
В конце концов Фауста смиряется, словно способная девочка, ставшая
послушной и сообразительной после нескольких лет работенки по найму в салоне
"Марью-мод". Вот она забирается на кровать и становится на четыре
конечности. Вот заводит руку назад и приподнимает завесу халата, являя
впечатляющее зрелище - огромный белоснежный зад; ягодицы как бы ширятся,
раздаются и увеличиваются благодаря собственной чистоте и незапятнанной
белизне. Позади этих необъятных полушарий, от которых голова идет кругом,
как у страдающего боязнью открытого пространства при виде неоглядной,
безлюдной площади, полностью исчезают прочие, все еще привлекательные формы.
Жалкими и тощими кажутся обе ляжки, притом что, если Фауста выпрямится, они
напоминают две внушительные колонны. Несоразмерно короткими чудятся руки, на
которые опирается туловище. Фауста задирает голову, забавно смахивая на
животное, открывает рот и протяжно мычит: - Му-у-у-у.
- Еще.
- Му-у-у-у-у-у-у-у-у-у.
- Еще.
Из последних сил Фауста издает на этот раз настоящее коровье мычание,
вроде тех, что можно услышать на альпийских лугах вперемежку со звоном
колокольчиков. Пользуюсь моментом и отскакиваю назад. Пока тягучее,
душераздирающее мычание продолжается, выскальзываю из спальни, одним прыжком
оказываюсь у входной двери, открываю ее и сломя голову выбегаю вон. Уже на
лестнице замедляю шаг. Мне тошно и противно.
"Он" молчит, вероятно, настолько ошарашен, что не в силах говорить.
Обращаюсь к "нему": "- Еще одна мерзость, и все по твоей милости. И не с
какой-нибудь потаскухой - нет, а с собственной женой, с матерью моего сына,
с женщиной, которую я люблю больше всего на свете, с моей бедной Фаустой!"