"Ги де Мопассан. Наследство" - читать интересную книгу автора

выводить заголовок: "Уважаемый господин министр..." Перо уже больше не
оставляло клякс и писало четко. Старик привычно сел бочком и принялся за
переписку.
Все продолжали хохотать. Они задыхались от смеха. Вот уже почти полгода
они разыгрывали все ту же комедию, а старик ничего не замечал. Стоило
накапать немного масла на влажную губку, служившую для вытирания перьев, и
чернила скатывались с вымазанного жиром пера. Изумленный экспедитор часами
предавался отчаянию, изводил целые коробки перьев и бутыли чернил и наконец
пришел к убеждению, что канцелярские принадлежности стали никуда не годными.
И вот для затравленного старика служба превратилась в пытку. В табак
ему подмешивали порох, в графин, из которого папаша Савон частенько наливал
себе воды, подсыпали всякую дрянь, уверяя его, что со времен Коммуны
социалисты только и делают, что портят предметы первой необходимости, чтобы
опорочить правительство и вызвать революцию.
Старик воспылал смертельной ненавистью к анархистам, притаившимся, как
ему мерещилось, всюду и везде его подстерегавшим, его одолевал суеверный
страх перед неведомой и грозной опасностью.
Внезапно в коридоре резко прозвенел колокольчик. Всем хорошо был знаком
этот яростный звонок начальника, г-на Торшбефа; чиновники бросились к дверям
и рассыпались по своим отделам.
Кашлен принялся было снова за регистрацию бумаг, но положил перо и
задумался, подперев голову руками. Ему не давала покоя мысль, которую он
вынашивал последнее время. Бывший унтер-офицер морской пехоты, уволенный
вчистую после трех ранений - одного в Сенегале и двух в Кохинхине, - он по
особой милости был зачислен в штат министерства. Начав с низших ступеней, он
медленно продвигался по служебной лестнице, претерпевая множество обид,
невзгод и лишений И власть, узаконенная власть, представлялась ему самым
прекрасным, что есть на свете. Начальник отделения казался ему существом
исключительным, существом высшего порядка; чиновники, о которых говорили:
"Ну, это ловкач, он далеко пойдет", - были для него людьми иного склада,
иной породы, нежели он сам.
Вот почему к своему сослуживцу Лезаблю он питал глубочайшее уважение,
граничившее с благоговением, и лелеял заветную мечту, неотступную мечту -
выдать за него свою дочь.
Когда-нибудь она будет богата и даже очень богата. Об этом знало все
министерство: ведь у его сестры, мадмуазель Кашлен, был целый миллион,
свободный от долгов и в надежном обеспечении. Правда, как утверждали злые
языки, она приобрела его ценою "любви", но греховное происхождение денег
было искуплено запоздалым благочестием.
Престарелая девица, некогда дарившая ласки многим, удалилась на покой,
владея полумиллионом франков, и за восемнадцать лет свирепой бережливости и
более чем скромного образа жизни сумела удвоить эту сумму. Давно живя у
брата, оставшегося вдовцом с дочкой Корали на руках, она вносила лишь весьма
незначительную долю в общее хозяйство. Охраняя и приумножая свои капиталы,
она постоянно твердила брату:
- Все равно все это достанется твоей дочери! Только выдай ее поскорее
замуж. Я хочу видеть своих внучатых племянников. То-то будет радость, когда
я смогу поцеловать ребенка нашей крови.
В министерстве все это знали, и в претендентах недостатка не было.
Поговаривали, что сам Маз, красавец Маз, этот министерский лев, с явными