"Майкл Муркок. Бордель на Розенштрассе" - читать интересную книгу автора

трех. Затем появляется балетная группа: разыгрывается современная
интермедия, разжигающая первобытную чувственность. Она сопровождается
нестройным звучанием скрипок. Утром, как только встанет солнце, начнет
щебетать ласточка, устроившая гнездо под нашей крышей. Мы будем, смакуя,
пить дурманящий абсент. Времени не существует. Я наклоняюсь к чернильнице.
Боль совсем отпустила, и меня охватывает приятное чувство комфорта.
Освещаемый уличными фонарями Майренбурга, я вызову экипаж. Нас окружает
многовековая красота, молчание резных каменных украшений под глубоким небом.
Я подавляю желание похвалить салон Катерины фон Эльфенберг. Мы направляемся
к площади Яновски, месту гуляния, чтобы полюбоваться игрой электрических
огней и послушать уличных музыкантов. Теперь я старый человек, и солнце
выжелтило мои белые одежды. В городе есть место, где итальянцы исполняют
арии из опер Верди и Россини. По сверкающей поверхности воды проплывает
прогулочный катер. Юноши и девушки возраста Александры разгорячены невинными
играми, они снуют между люками и шезлонгами. В темноте вдоль другого берега
движется мрачная флотилия барж; воет сирена. Прогулочный катер исчезает под
мостом Радота. Когда наступает ночь, Майренбург становится самым веселым
городом мира. Темперамент его жителей схож с темпераментом южан. По
извилистой улице Бахенштрассе, которая выходит к месту гуляния, бродит
глубоко опечаленный Карл-Мария Саратов. Он отчаянно охотился за
развлечениями в индейском квартале, названном так, вероятно, потому, что
некогда там находился убогий музей восковых фигур, основные экспонаты
которого вызывали в памяти образы Дикого Запада. Карл-Мария Саратов прошел
по всему городу, направляясь с Фальфнерсаллее, где он увидел, как его
возлюбленная входила в кафе Вильгельма в сопровождении своего прежнего
дружка. Карл-Мария слышал, что в индейском квартале можно найти опиум, и это
действительно так. Нельзя сказать, что в этом притоне встречают посетителя
подобно ему с распростертыми объятиями. Наилучшая курильня опиума хотя и
была очень представительной, не имела ничего общего с той, о которой
рассказывал ему один приятель, и нисколько не походила на отвратительные
вертепы Гамбурга или Лондона. Даже слуги-китайцы у Шао-Ли не были на самом
деле выходцами из Азии, это были загримированные венгры, одетые в
экзотические одежды. Заведение пышно украшено голубым шелком и золотой
парчой. Ложи глубокие, удобные и мягкие. Владелец заведения - высланный
англичанин по имени Джеймс Маккензи. Этот военный инженер был признан
виновным в каких-то преступлениях на Малайском архипелаге. Теперь он не
осмеливается вернуться на родину. Он ведет дела в своем заведении умело,
отличаясь тактом и сдержанностью. В этот вечер здесь находятся герцог Отто
Будениа-Грэц, сидящий между своими юными приятелями из военной школы.
Маккензи позволил Карлу-Марии войти, но потребовал, чтобы его проводили в
отдельную комнату и чтобы он заранее оплатил свои трубки.
Эрцгерцогу не нравится бывать на Розенштрассе, он считает, что у этого
заведения завышенная репутация, и клянется, что его тут больше увидят. Он
сетует на то, что застрял в этом провинциальном городишке и рассказывает
слушающим его студентам о восхительных Вене, Будапеште и Париже, женщинах
Санкт-Петербурга, где он недолго пробыл в качестве атташе посольства, о
мальчиках Константинополя... Он вспоминал о тех днях, когда он служил в
Мексике; о тех днях, когда воздух был полон страха и не было необходимости
пускать в дело саблю. "Я до сих пор ощущаю запах крови", - шепчет он. Он
хватает свою трубку, словно это трость, его глаза нечестивого азиата