"Майкл Муркок. Бордель на Розенштрассе" - читать интересную книгу автора

Ландо подвозит нас к отелю. Душистые пряники "Лекерли" крошатся в
пальцах школяров, которые, возвращаясь домой, не забывают навестить
булочные. Я рассказываю Александре о том, как проводил лето в детстве на
вилле, куда приезжал навещать нас отец. Такое впечатление, что все тогда
было окрашено в белые и розовые цвета. Я удивляюсь своей памяти. Если
напрячься, говорю я ей, то я могу также воскресить в памяти красно-оранжевые
маки, но боюсь, что это воспоминание относится к более позднему времени.
Однако стоит мне лишь подумать о маках, как я неизбежно чувствую, что
их аромат щекочет мне ноздри. Мне кажется, что Александра невнимательно
слушает меня, но я знаю, как завоевать ее интерес к себе сразу же, как
только мы окажемся в отеле. Еще не выйдя из экипажа, я начинаю рассказывать
ей о больных чахоткой близнецах и их собачке, но мысль о маках и их аромат
настойчиво преследуют меня. Я теряюсь в догадках, почему маки ассоциируются
у меня с любовной страстью. Возможно, и то и другое всецело захватило меня
когда-то. Однако ведь мне не было и семи лет, когда я последний раз был на
вилле. Пападакис хочет удалиться. Он спрашивает меня, можно ли потушить мою
лампу. Я отрицательно качаю головой и разрешаю ему оставить меня. Когда я
сопровождаю Александру в отель, в холле я вспоминаю первую женщину, в
которую был без памяти влюблен. Она была замужем, но муж ее находился за
границей, в какой-то маленькой немецкой колонии. "Вы очаровательный друг, -
призналась она мне. - Порой это самое главное, чего ждут от любовника. (Она
улыбнулась.) Ведь такова роль мужа". Этот урок оказался для меня полезным.
Когда я принимаю ванну, то размышляю о связи между страстью и потенцией,
между сексуальностью и духовной реализацией своего "я". Я заканчиваю рассказ
о близнецах. Александра принимается хохотать, и вот защитные барьеры падают.
Ее руки обхватывают меня, ноги обвивают мои бедра. "Никогда не
переставай любить меня, - говорит она. - Обещай мне это". Я обещаю. "И я
никогда не перестану любить тебя", - заверяет она. Но "я" - это фикция.
Действительность могла бы уничтожить меня. Александра - это мечта, и я
никогда не перестану любить ее. Теперь мы храним молчание. Я еще глубже
проникаю в этот постоянно пылающий костер, где таится ключ к миру
наслаждения, к бесконечности, простирающейся за пределами ее вагины, к
бессмертию - чудесному бегству от действительности. Она стонет. Ее ногти
впиваются мне в ягодицы, мой и ее крики сливаются в один вопль. Она
отдыхает, и на своей шее и плече я чувствую ее кудрявые волосы. В
непроницаемой темноте я ласково глажу ее по руке. "Пойдем к Роберто?"
"Сейчас я слишком устала, - говорит она. - Давай пораньше поужинаем, а
там будет видно".
По переулку Цвергенгассе, в котором в XVIII веке выступала знаменитая
труппа итальянских артистов, точильщик - пан Сладек - толкает двухколесную
тележку. Переулок как раз настолько широк, чтобы она прошла по нему, не
задев стен домов. В длину он не более тридцати метров. Переулок ведет к
старой части города. В пустых нижних этажах зданий укрываются нищие,
которые, как только настанет зима, переберутся в менее холодные кварталы
вдоль набережных. Бродяги выбрали себе жилье на развалинах старого цирка, в
кучах железного лома и пропыленного бархата. Они шумно рассказывают друг
другу свои приключения, а в это время пан Сладек, наконец-то добравшийся до
места, опускает ручки тележки и открывает дверь мастерской, выражая
привычное недоверие бродягам (те, однако, достаточно боязливы, чтобы
осмелиться обокрасть его.) Серое лицо пана Сладека покрыто потом; он