"Алексей Молокин. Лабух " - читать интересную книгу автора

мандат, ему что... Он эту Кобель, как курсистку: раз, два - кружева, три
четыре - зацепили... Ну, бывай, анархия, пойду я, а не то, не ровен час, к
гудку опоздаю.
Может, туман поредел, а может еще что, но Лабух только сейчас обратил
внимание, что у платформы стоит самый настоящий бронепоезд, построенный
революционным пролетариатом на Путиловском ли, Обуховском ли заводе, но
давно, ох как давно. Хотя, впрочем, бронепоезд был и сейчас как новенький.
Влажные потеки подсыхали на стальных плитах бро-нетеплушек, похожих на
грязно-зеленые гробы, ощетинившиеся пулеметными мордами. Мешки с песком были
уложены в аккуратные брустверы, из-за которых торчали расчехленные стволы
трехдюймовок. На железных боках вагонов красовалась грозная надпись:
"Агитбронепоезд имени революционного пролетариата всех стран". Из
бронированного же штабного вагона, выделяющегося из всего состава размерами
и статью, доносились разухабистые скрипы граммофона: "Если женщине
захочется, то и мертвый расхохочется!"
Время от времени штабной вагон вздрагивал, словно некие разгулявшиеся
гиганты, войдя в раж, начинали стучать кулаками по столу в такт канкану.
Дрожь проходила по всему бронесоставу, лязгали сцепки, и казалось, что
вот-вот бронепоезд тронется и пойдет-покатится, наконец, набирая скорость,
вершить мировую революцию. Все, однако, лязгом и ограничивалось. Сонные
красноармейцы около орудий мирно докуривали свои самокрутки, булькали
котелки на чахлом огне костров, разведенных прямо на перроне. Безразличные
часовые устало вершили свое бесконечное патрулирование. Всплывала унылая и
нестройная песня, понятно было, что поют по привычке, что другие песни
напрочь забыты, что эту тоже петь не хочется, но надо же людям что-то
петь... "Товарищ, товарищ, война началася, бросай свое дело, в поход
собирайся..."
Лабух простился с солдатиком, который сразу же присел около ближайшего
костерка и словно бы пропал, и зашагал к голове состава. Громадный и черный,
паровоз стоял под парами. Брони на него не хватило, но паровоз и сам по себе
был грозен. Не нужна ему была никакая броня. Рычаги и сочленения лоснились
вонючей смазкой, словно черным потом. Время от времени раздавался шумный
вздох, и струи пара яростно хлестали по мокрой платформе. Усатый машинист
помахал из кабины. В руке его покачивались тускло-желтые, похожие на каплю
меда часы-луковица с открытой крышкой:
- Отойди-ка, товарищ, отойди в сторонку, сейчас гудеть будем. Уже
приспело время.
Лабух сначала не понял, но на всякий случай отошел к краю платформы.
Машинист пропал в кабине, потом мелькнула чумазая мозолистая рука, уцепила
какую-то проволоку и потянула. И раздался гудок.
Нет, не гудок это был, а рев, победный вопль динозавра, покрывшего
самку. Горячие струи смели с платформы мусор, зло хлестнули по сапогам,
норовя обварить и сбить с ног. В небо вонзился торжествующий столб пара,
расходясь в немыслимой высоте тонкими, причудливо извивающимися лепестками.
Ноосфера ахнула и, тоненько повизгивая, принялась вбирать в себя животворное
семя революции.
Когда Лабух пришел в себя, все уже кончилось, только слабенькие белые
струйки бессильно стелились по перрону. Казалось, даже черные бока
локомотива-богатыря опали и смялись, словно пустая пивная банка, сжатая
рукой юного балбеса. Сапоги отсырели. Влажные джинсы больно липли к