"Антонио Муньос Молина. Польский всадник " - читать интересную книгу автора

мальчика", как говорили в Махине, которые курили, обнаженные, и принимали
экстравагантные эротические позы на фотографиях, привезенных Отто Ценнером
из Берлина. Он некоторое время был им неверен, узнав о внезапной смерти
невесты, сфотографированной накануне, и отказался от них совсем, как от
постыдных знакомств и увлечений юности, когда глаза нетленной девушки, как
казалось, взглянули на него и заблестели, словно ожившие воспоминанием. Он
убрал фотографии, запретил себе последний стакан шнапса, потому что, встав
на ноги, заметил, что пошатывается, остановил граммофон, долго и беспокойно
ворочался в темноте, мучимый бессонницей, и когда наконец заснул, слышал во
сне "Смерть и девушку", но не квартет, а оркестровую версию, которую никогда
прежде не слышал. По мере того как звучала музыка, девушка все яснее
вырисовывалась перед ним - с той же водянистой медлительностью, с какой
возникла в проявителе. Он проснулся от того, что кто-то шептал ему на ухо:
"Рамиро, Рамиро Портретист" - таким тоном, каким с ним никогда не говорила
прежде ни одна женщина. После двух мучительных бессонных ночей он вышел из
дома с осторожностью вора и бесцельно зашагал по пустым площадям и переулкам
Махины, не желая приближаться к району Сан-Лоренсо, но зная, что, помимо
воли, все равно в конце концов попадет туда, будто его влекла музыка,
продолжавшая звучать в воображении, или голос, так нежно произнесший во сне
его имя. Во внутреннем кармане его плаща был спрятан, как оружие,
электрический фонарь, кроме того, он взял с собой флягу водки и авиаторские
очки с абсурдным намерением использовать их как маску в случае
необходимости. Алкоголь и ночное одиночество придавали ему безрассудную
смелость и сомнамбулическую жажду приключений, которые по утрам с похмелья
обычно превращались в депрессию и раскаяние. К тоскливости Шуберта в эту
ночь прибавлялись мягкие некрофильские мотивы болеро негра Мачина под
названием "Жди меня на небе", которое Рамиро слышал несколько часов назад по
радио. Лампочки на углах погасли, и ни в одном из окон не было видно света,
как в не столь давние времена противовоздушных тревог. Только луна слабо
освещала город, и лишь он, Рамиро Портретист, как казалось, жил в нем. На
площади Генерала Ордуньи даже балкон инспектора Флоренсио Переса не был
освещен. Рамиро спустился по улице Растро (сейчас - Кейпо-де-Льяно), идя
вдоль домов, прилепившихся к городской стене. Содрогаясь от волнения и
стыда, как в те несколько раз, когда осмелился посетить публичный дом, он
завернул за угол улицы Посо, на перекрестке, открытом ветрам с Альтосано и
пустырей Кавы, и, оборачиваясь, видел за собой длинную тень пьяного
Фантомаса и слышал эхо своих шагов по мостовой. Но нет - то, что он слышал,
было не эхом, а медленными шагами другого человека, чья тень едва отделялась
от стен. Рамиро Портретист спрятался в проеме двери и увидел, как тот
человек приближается с неумолимостью призрака: шаги гулко отдавались в его
затопленном алкоголем мозгу, уничтожая музыку, скрипки Шуберта и блеющий
голос негра Мачина. Рамиро слышал и другой настойчивый и непонятный звук -
легкий, непрекращающийся, сухой, смешанный с шарканьем подошв. Это был стук
металлического наконечника палки, бившейся об углы и бордюры тротуаров и
превращавшейся в барабанную дробь при соприкосновении с решеткой
какого-нибудь окна: человек шел очень медленно, касаясь своим пальто
побеленных стен и держа в руке палку, - несомненно, это был слепой, но что
делал слепой в этот час на улицах Махины, почему преследовал Рамиро?

Дрожь ужаса сотрясла фотографа и почти вернула ему ясность мысли, но он