"В.М.Мокиенко. Русская бранная лексика: цензурное и нецензурное " - читать интересную книгу автора

функционально целенаправлен.
Ошибочно было бы думать, что эта фразеология (как, впрочем, и лексика)
состоит исключительно из обсценизмов, т.е. "сексуальной" брани, которая
поражает воображение иностранцев. Такой взгляд на русскую брань - не что
иное, как бытовизм, который не менее опасен, чем категорическое официозное
запретительство любых отклонений от литературного языкового стандарта.
Многие (особенно, как раньше говорили, так называемая "широкая
общественность") видит в ругани лишь скабрезность, неприличия именно потому,
что не могут или не хотят отрешиться от "буквализма" в восприятии мата. Под
микроскопом же историко-этимологического анализа он открывает иные
функционально-семантические ретроспективы и обнаруживает тесную связь либо с
весьма обыденными, "приличными" бытовыми понятиями, либо с важными для
русской мифологии и культуры сферами представлений.
Основные "три кита" русского мата, например, этимологически
расшифровываются достаточно прилично: праславянское *jebti первоначально
значило 'бить, ударять', *huj (родственный слову хвоя ) 'игла хвойного
дерева, нечто колкое', *pisьda 'мочеиспускательный орган'. Научный анализ,
между прочим, позволяет опровергнуть распространенную националистическую
интерпретацию самого известного русского ругателтьства ёб твою мать!
Некоторые ученые, отталкиваясь от его буквального понимания, приписывали
русской патриархальной общине инцестивные наклонности. Традиционно
культурологи и этнографы интерпретируют русский мат как ритуализованную,
обрядовую, обозначающую предполагаемый контакт с сакральными силами, речь во
время обряда (Байбурин, Топорков, 1990, 105-107). Действительно, по
лингвистической аргументации Б.А. Успенского, никакого инцеста в этой фразе
нет. Она - осколок былой общеславянской мифологической формулы *pesъ jebъ
tvoju matь , т.е. 'ты - пёсье отродье, сукин сын' (Успенский, 1987),
осложненной другими мифологическими, религиозными и фольклорными
ассоциациями и имеющей более древнюю предысторию: на глубинном уровне она,
возможно, соотносится с мифом о сакральном браке Неба и Земли (результатом
чего является оплодотворение Земли) и субъект действия в матерном
выражении - Бог неба или Громовержец; на более поверхностном уровне
субъектом действия является пёс как травестийная замена своего противника
Громовержца (Успенский 1983, 1988). Как нечистое животное, одна из
инкарнаций дьявола, именно собака, а не человек был субъектом действия,
характеризуемого данной фразой.
Любопытны и наблюдения о возможном влиянии других языков на русскую
бранную лексику. Так, экспрессивный дублет с производным одного из членов
упомянутой триады - хуйня-муйня - 'нечто незначительное, пустяковое,
недостойное внимания', по справедливому диагнозу Ю. Плэна (Plan), навеян,
видимо, тюркским влиянием, где аналогичные структуры очень активны. Знание
таких деталей, как кажется, позволяет посмотреть на привычную для русских
ругань с другой стороны.
Главное же - лингвистический анализ (как синхронный, так и
диахронический) постоянно демонстрирует тесную зависимость бранной лексики и
фразеологии от "приличной", и наоборот. Нельзя, собственно, понять
национальной специфики этой языковой сферы без учета такой
взаимозависимости. В синхронном словопроизводстве мы уже видели это,
демонстрируя производные обсценного глагола. Диахронически эту связь можно
показать анализом двух наиболее актуальных для русской бранной фразеологии