"Игорь Моисеенко. Сектор обстрела (Неизвестная война: Афган) " - читать интересную книгу автора

- Шестьдесят четыре, говорите? - и, не дожидаясь ответа, она
продемонстрировала гусиную кожу на руках. - Вы думаете, он служит у вас?
Тем временем, над бригадой лился следующий куплет песни:
Черное с белым, то символ пера и бумаги
Строк недопетых, которые мы допоем
Белое - это частица священной отваги
Черное - призрак, кружащий над ней вороньем

Аисты, Аисты, что ж не спешите с отлетом?
Что же вы снова кружите в небесной дали?
Вижу, я вижу: вы будто бы ждете кого-то.
Нет больше Аиста - сына далекой земли...
...А в штабе продолжал бушевать Ветлин:
- Во, слышь? Это он поет. А ты слышишь, что он поет?! Да ты табличку на
своей кузне прибить должен! Мемориальную!: "В этом подразделении служил
Поэт-герой - "Аист". Или вы хотите и Белограда следом отправить? А слышишь,
Кузнецов, как он поет? Он один всю вашу бригаду за собой повести может! А
если до дембеля не убьют, то и тысячи таких, как ваша бригада! А вы его в
роту...
- Может его комиссовать, Михалыч? - нашелся Кузнецов.
- Или штат расширить и молодых в третью роту набрать? - подсказал
Можаев.
Ветлин, не привыкший к таким перепалкам, явно устал:
- Хрена вам! Без приказа не отдам!
Уже с явным раздражением Можаев толкнул по столу в направлении Ветлина
листок не лучшего качества бумаги. Луговой едва успел поймать его на краю
столешницы. Прапорщик, уже все понял, но по тексту приказа глазами пробежал.
Таким Ветлина еще никто не видел. С нескрываемой яростью он скомкал
лист и размахнулся им в Можаева. Но все же разум взял верх, он бросил приказ
об пол. Дверь за Ветлиным с грохотом захлопнулась.
- Ни че себе, лабух наш разошелся... - успел заметить Можаев.
Дверь снова распахнулась.
- Вы еще... Еще в Киевской Руси знали - юродивых и поэтов трогать
нельзя. За них наказывают. Вы все еще вспомните меня. Один мудрый человек
сказал как-то: мы платим за каждый шаг по этой планете. Только это вы по
земле ходите, а они, юродивые, под звездами... И вы... за этого парня, все
вы, еще заплатите. За то, что по земле его ходить заставили.
На этот раз Ветлин оставил дверь распахнутой настежь...
...С последним аккордом Белоград еще раз провел ладонью по уже умолкшим
струнам и, с явным сожалением, будто прощаясь, положил гитару на прежнее
место. Дека отозвалась глухим стоном. Дан, словно и не видел никого,
направился в подсобку.
Командиры до сих пор не решались отдать подразделениям команду на
движение. Бойцы, словно околдованные музыкой, так и стояли колоннами.
Гитарист, похоже, был единственным, кто решился на движение. Он догнал
Белограда уже у самой двери. Потом, в Союзе, гитарист еще долго будет
рассказывать своим друзьям и коллегам, как задрожало плечо того парня, когда
он коснулся его ладонью. Столько боли в глазах он больше никогда и ни у кого
не видел. И в них не было ни одной слезинки. Он не ожидал, что вызовет у
парня такую боль, но растерялся только на мгновение: