"Габриэла Мистраль. Избранная проза" - читать интересную книгу автора

никого... Он ходил всегда грустный, как убитый. Нам здесь несвычно, чтобы
человек был все время в печали, когда кругом такая благодать! Да и вообще
они не понимали нас, майоркинцев. Он привез рояль, представляете, который
гремел на весь монастырь. Люди приходили его послушать и очень жалели этого
музыканта, а ее - нет, никогда.
Голос у смотрительницы суровый, возмущенный, будто и сейчас ее
оскорбляет присутствие любовников, которые давно переселились в Вечность.
Нам хочется найти хоть какой-то след былых дней. Нынешний хозяин
заставил все мебелью и понавешал бездарных современных картин. Вот разве
что сад их сохранил что-то от тех времен... Старое апельсиновое дерево,
оно, должно быть, видело скорбный профиль мужчины и знаменитую женщину
Франции.
Есть еще кельи, которые мне хотелось бы посмотреть. Это собственно,
дом художницы Пилар, где жил наш Рубен, не расставаясь со своей индейской
печалью, терзавшей его нутро, и с бутылками майоркинского вина - оно всегда
было на столе. Но Пилар сейчас где-то в других краях, и я, увы, не увижу ни
ее картин, ни стола, за которым были написаны нетленные строки
"Картезианского монастыря". Досадно, но я не расстроена, нет, я знаю, что
непременно вернусь на Майорку, увижу все дома и подымусь на каждый холм.
За воротами монастыря мы садимся, чтобы отдохнуть и поделиться
впечатлениями. Разговор, конечно заходит об этой знаменитой и несчастной
паре. Я никогда не любила Жорж Санд, но мне нравится, как написана "История
моей жизни", где она рассказывает обо всем с удивительной откровенностью,
надеясь, видимо, вызвать к себе сочувствие...
Жорж Санд выбрала это пристанище для себя и своего больного сына.
Шопен захотел быть вместе с ними. Уже носились слухи о его туберкулезе,
однако знакомый врач заверил Жорж Санд, что ничего опасного нет.
Разумеется, когда появилась здесь столь странная семья,
благопристойный порядок встретил ее в штыки. Люди не могли понять эту
женщину с двумя детьми, которая поместила рядом с ними своего больного
любовника.
Десять страниц своей "Истории" Жорж Санд посвящает жизни в Вальдемосе
и, восхищаясь гениальностью своего друга, одновременно говорите нем
жестокие слова: "Он, как оказалось, просто невыносим в болезни. С него
будто содрали кожу, и даже от прикосновения мушиного крыла выступает кровь.
Крик горного орла здесь, на Майорке, унылый свист ветра, заснеженные дали,
все это сказывалось на его настроении куда сильнее благоухания цветущих
апельсиновых деревьев и прелестных арабских напевов майоркинских крестьян.
При его нервной системе - легко возбудимой, он непредсказуемо остро
воспринимал, казалось бы, самые простые вещи. Наше житье в монастыре
Вальдемосы стало для него настоящей пыткой, а для меня истинным страданием.
Ему чудилось, что монастырь наводнен призраками. Бывало, когда мы с детьми
возвращались домой к вечеру, я находила его за роялем в странном виде:
волосы взъерошены, глаза безумные, широко раскрытые. Но там Шопен сочинил
свои прелюдии. Все до единой - истинные шедевры! Одну из них он написал
ночью во время грозы, когда мне пришлось возвращаться в Вальдемосу из
Пальмы, с трудом преодолевая потоки воды. Это было настоящее наводнение! Я
нашла его совершенно обезумевшим, руки и ноги, как лед. Он играл свою новую
прелюдию, заливаясь слезами. Увидев нас, Шопен подскочил с отчаянным
криком: "О-о, я знал, что вы все умерли и я тоже умер, давным-давно утонул