"Юкио Мисима. Маркиза де Сад (Пьеса в трех действиях)" - читать интересную книгу автора

Сестры перешептываются.

ГРАФИНЯ. Вы полагаете, что человека превратить в стол невозможно? Так
вот, представьте себе: меня, раздетую, уложили на стол, и мое обнаженное
тело превратилось в алтарь для Черной Мессы.

Слушательницы ахают.
Рене вздрагивает, и по мере рассказа графини ее волнение становится все
заметнее.

Ни где это произошло, ни кто там был, я вам, разумеется, не скажу. Мсье
Гибур давно мертв, а я, конечно, - лишь жалкое подобие госпожи де Монтеспан.
И все же, как и она, я сама предложила использовать мое тело для мессы.
Меня, обнаженную, такую белую-белую, положили навзничь на черное траурное
полотнище. Я лежала, закрыв глаза, и представляла, как ослепительно
прекрасна моя нагота. Обычной женщине не дано знать, что это такое - видеть
все не глазами, а открытой кожей. Мои груди и живот прикрыли маленькими
салфетками. Ну, это ощущение вам знакомо - вспомните холодную накрахмаленную
простыню. А в ложбинку между грудей мне положили серебряное распятие.
Однажды озорной любовник, когда мы отдыхали после утех, положил мне на грудь
холодную грушу - примерно такое же было чувство. На лоно мне поставили
священную серебряную чашу. Это, пожалуй, несколько напоминало прикосновение
ночной посудины из севрского фарфора... Вообще-то все эти глупости не
вызывали во мне такого уж святотатственного восторга, когда, знаете, вся
дрожишь от наслаждения. Потом началась служба, мне сунули в каждую руку по
горящей свече. Пламя было где-то далеко-далеко, я почти не чувствовала, как
капает воск. Во времена Людовика Четырнадцатого на Черной Мессе, говорят,
приносили в жертву настоящего младенца. Но теперь времена не те, да и месса
уже не та. Пришлось довольствоваться ягненком. Священник пропел Христово
имя, ягненок жалобно заблеял где-то у меня над головой, потом вдруг
вскрикнул так, знаете, тонко и странно - и тут на меня хлынула кровь. Она
была обильнее и горячее, чем пот самого страстного из любовников, она
заливала мне грудь, стекала по животу, наполняла чашу, что стояла на моем
лоне... До этого я пребывала в довольно игривом расположении духа,
испытывала обыкновенное любопытство - не больше, но здесь мою холодную душу
впервые пронзила неистовая, обжигающая радость. До меня наконец дошел смысл
всей этой тайной церемонии: и кощунственность моей позы - с широко, крестом,
раскинутыми руками, и дрожащий огонь свечей, истекающих горячим воском, -
они символизировали гвозди распятия... Я рассказываю вам все это не для того
чтобы побахвалиться. Главное, чтобы вы поняли: я стала зеркальным отражением
Альфонса, разделила трепет его души. Правда, Альфонс предпочитает смотреть,
а здесь смотрели на меня, так что ощущения наши несхожи. Однако, когда на
мое голое тело пролился кровавый дождь, я поняла, кто такой Альфонс.
РЕНЕ. Кто же он?!
ГРАФИНЯ. Он - это я.
Г-ЖА ДЕ МОНТРиЙ. Да?
ГРАФИНЯ. Да, в тот миг он был мной. Окровавленным столом из живой
плоти, чьи глаза стали незрячи, а из рук и ног ушла сила. Трехмесячным
зародышем, выкидышем Господа Бога... Маркиз становится самим собой, только