"Аб Мише. У черного моря (Полудокументальное повествование) " - читать интересную книгу автора

крахмальную салфетку, устанавливая отдельную тарелочку для хлеба и
серебряную с шариками-шишечками на крестообразных ножках подставку под нож и
вилку, как заправлял дед салфетку под горлом за галстук, как ел размеренно,
неспешно манипулируя столовым прибором - трапеза английского лорда, и это
посреди коммунальной квартиры, за дверью керосинный чад и навостренное ухо
соседки...
Дед - строгий, молчаливый, застегнутый наглухо, в жилетке часы с
цепочкой, офицерская выправка, красивое холеное холодное лицо подстать
фамилии, в которой звенела надменность аристократического титула:
Брауншвейгский - неожиданный германизм у еврея из местечковой Балты,
дослужившегося, впрочем, в дореволюционной Одессе до высокой должности
представителя всемирно известной немецкой фирмы, достаточно преуспевшего,
чтобы удобно проживать с четырьмя детьми и прислугой в многокомнатной
квартире на втором этаже солидного доходного дома на Большой Арнаутской
улице, где в бельэтаже квартировал отставной царский генерал.
...Солнце бабьего лета, мягкое, октябрьское, стояло над Большой
Арнаутской. Где-то ворочалась погромная толпа, летели оттуда, нарастая,
пьяные и грозные, победные клики.
Дворник, уберегая жильцов, запер ворота. Евреи наверху дрожали.
Эстер Брауншвейгская сажей мазала от насильников красивое личико
старшей дочки, на маленьких, закусив дрожащую губу, натягивала зимние
пальто: Бог даст, вата подстежки убережет детей, когда будут сбрасывать со
второго этажа...
Вал погрома приближался к дому. Сверкали над толпой хоругви, глядел
невозмутимо царь с поясного портрета. "Конец жидам! - летело радостно. -
Поховалыся, июды, обсерились? Кровью умоетесь!".
Шествие ткнулось в ворота, они чернели глухо, толпа встала. Хоругви
приспустились, топоры приподнялись. Кто-то рыжебородый, всклокоченный -
густо пахло дегтем от сапог - выступил вперед: "Посторонись, хлопцы, зараз
юдочков потрогаем!" Лом томился в его мощной ладони.
В черноте ворот открылась дверь. Сама открылась. В проеме стоял
генерал. Борода двумя белыми ручьями по груди, кресты наград, бахрома
золотая погон - монумент. Молча высился в дверном прямоугольнике,
обрамленный черным блеском свежелакированных ворот, за спиной его
угадывались двор, дом, ужас...
Хоругвь над народом застыла. И царь на портрете застыл. И мужик с
ломом.
"Виноват, ваше превосходицтво! - сказал он невиноватым басом.
Народ еще чуток помялся и - пошел. Царь и хоругви поплыли вперед, к
домам победнее, без генералов.
От погрома Брауншвейгские спаслись, но революция настигла. Завирюха
гражданской войны вывернула удачливого коммерсанта в рядового бухгалтера. От
прежнего благополучия деду Шимека на память или в насмешку сохранилась
любимая улица, революционно однако же переназванная улицей имени террориста
Гирша Леккерта; того круче заместились подробности: второй этаж - четвертым
под протекающей крышей, вид на тенистую в акациях улицу - балконом над нищим
двором с водоразборной колонкой посредине, с паутиной бельевых веревок, с
неопрятными запахами бедности, с визгом ссор и детских игр, а просторы
многокомнатности ужались до двух комнат, и скрипучие доски коридора топтала
чужая женщина, молодая соседка, неутоленно энергичная; большая из комнат