"Рауль Мир-Хайдаров. Путь в три версты" - читать интересную книгу автора

то как снег на голову.
"Когда мы еще встретимся, она на одном конце географии, я на другом", -
сказала Машенька мужу и решила остаться с Зариком дома.
Уже в поезде Дамир Ахатович подумал, что не столь уж и дальняя дорога
до Степного. Час автобусом-экспрессом до Ташкента, дальше московским скорым
ровно сутки, еще час-другой на районной попутке - и к вечеру дома. И всего
ничего, а вот не находилось у него считанных дней на поездку в родные края
годами.
Прибыл Дамир Ахатович в Степное, как и предполагал, к вечеру. Каспаровы
были старожилы, здесь, на стыке Азии и Европы, жили с незапамятных времен и
сейчас в разросшемся поселке оказались, считай, в самом центре, неподалеку
от автостанции. Отчим, даром что безногий, а плотником в Степном был
известным, и дом Каспаровых, хоть и потерял хозяина, оставался украшением
Украинской улицы. В последние годы жизни он не плотничал (подносилась, как
он шутил, и целая нога), а принимал на дому для заготконторы шкуры, и Дамир
Ахатович еще издали с радостью увидел два крупных закрученных бараньих рога,
прибитых на коньке шиферной крыши.
Дом по старинке стоял в глубине просторного двора, и Каспаров, толкнув
незапертую калитку, сразу удивился, как выросли кусты сирени, посаженные
отчимом в последний год жизни. Но мысль об отцветшей сирени тут же пропала.
В затишке летней веранды, на воздухе, две старушки в одинаковом одеянии пили
чай. На конфорке старого медного самовара высился знакомый китайский чайник.
Каспарову почудилось даже, что он слышит, как потихоньку поет медь. Дамир
Ахатович осторожно поставил вещи и от волнения присел на чемодан, стараясь
не тревожить старушек.
Вдруг одна из них подняла глаза от стола и увидела его.
- Дамир, сынок!..
Теряя на ходу востроносые азиатские калоши и подбирая полы длинного
платья, Марзия-апай кинулась к сыну.
- Дамир, сынок... приехал...
Потом, пока Дамир умывался и переодевался с дороги, мать с приехавшей
погостить приятельницей заново поставили самовар, быстро напекли горячих
оладьев, пожарили татарскую яичницу - таба, сбиваемую на свежем молоке или
сливках.
Полили из кумгана двор, чтобы посвежело, и включили на веранде и во
дворе свет. Потом до звезд сидели за столом. Дамир Ахатович объяснял, почему
не смогла приехать Машенька с Зариком, рассказывал, как вырос сын, а они
сокрушались, что не увидят его жену и сына.
Всю долгую ночь в поезде Дамир Ахатович простоял в тамбуре - не
спалось... Чем дальше уходил поезд, тем сильнее чувствовал он какую-то
неясную вину перед домом, матерью, отчимом, друзьями, соседями, Степным.. Он
не мог объяснить, в чем его вина, но, видимо, она была, если это его
тревожило. И почему-то Каспаров представил себя солдатом, возвращающимся из
плена. При каких бы героических обстоятельствах ты не пленен, все равно
придется объяснять всем и каждому, почему случилось такое...
В грохоте безлюдного тамбура он невольно выискивал какие-то слова
оправдания, хотя точно не знал, в чем должен оправдываться... Как-то примет
его мать - ведь столько лет не был? А вот приехал - и ни слова упрека,
никакого недовольства... Она была рада ему, рада тому, что он жив, здоров,
рада, что он рядом, - это Каспаров чувствовал остро, до боли, до слез.