"Рауль Мир-Хайдаров. Чигатай, Тупик 2" - читать интересную книгу автора

трогательным. Теперь он уже не помнит, жест или слово, а может, ее улыбка
отвлекли его от нерадостных мыслей. В молодости всем кажется, что избранницы
смотрят на мир нашими глазами. Позже, в семейной жизни, натыкаясь на глухую
стену непонимания, он с грустью вспоминал даже зимой пахнущую арбузами
чайхану своего прошлого.
Она уехала в холод, метель, к чахлым акациям, чтобы через два года
вернуться к нему навсегда. Краснов продолжал работать и забегать по утрам в
чайхану. Даже положенные отпуска не использовал, довольствовался
компенсацией. К тому же и работы было много. В свободные дни он часами
пропадал в книжных магазинах, часто ходил на концерты, потому что гастролеры
жаловали этот теплый, уже названием своим навевавший тайну и ожидание город.
Жил он все там же, в общежитии, хотя в махалле ему предлагали за
небольшую плату отдельную комнату. Но он отказался - не хотел лишать себя
прелести каждодневного путешествия. Иногда Краснов немного изменял свой
пеший маршрут: с Хадры сворачивал влево, спускался к площади Чорсу и опять
же, минуя базар, выходил к себе на Чигатай. Он быстро усвоил, что суета,
торопливость на Востоке не в чести, и старался никуда не спешить без
причины. С обостренным вниманием вглядывался он в окружающее, подмечая то,
что ранее ускользало от его взора. С наслаждением он впитывал в себя древний
город: его краски, шумы, его пыль, зной, многоязычие, завезенную приезжими
суету и исконную степенность. И часто, подтверждая однажды принятое под
настроение решение, мысленно говорил себе: "Да, мне здесь жить..."
По утрам, на пути к управлению, Краснов раскланивался с множеством
людей; прижав ладонь к сердцу, осветив лицо улыбкой, ему отвечали тем же.
Только бледные немощные старики, бухарские евреи, удостаивали его лишь
кивком головы.
И трудно было ему по молодости понять, от гордыни ли это или от немощи,
когда с трудом дается каждый жест. А может, с высоты библейского возраста
они считали, что жест достойнее слова? Ему нравились эти молчаливые старики.
В белых чесучовых костюмах, оставшихся, наверное, еще с бойких нэпмановских
времен, поры их молодости и удач, встречались они Краснову только по весне и
в долгие теплые дни осени. От слякоти, стужи, жары они прятались и
уберегались за высокими дувалами.
Пробегая утром мимо птичьего базара, Борис часто встречал их в
петушином ряду. Покупали они только живую птицу и обращались с ней словно
маги или гипнотизеры. Еще минуту назад хорохорившийся красавец-петух
горланил на весь базар и вдруг под слабыми руками старика, ощупывавшего его
бока, затихал, смирялся. Странно, но каждый из этих стариков всегда покупал
птицу одного оперения: или огненно-рыжих петухов, или белых хохлаток, или
рябых, первой осени, цыплят... По оперению петухов, которых несли в связке
головами вниз, отчего птицы вели себя удивительно смирно, он и различал
старцев-евреев, от возраста ставших почти на одно лицо.
Чем лучше он узнавал город, тем сильнее привлекала его чайхана в
махалле. Все неписаные законы ее в один вечер мог бы объяснить ему
Мергияс-ака, но Борис до всего хотел дойти сам. Вечерами, с тех пор как он
сменил в производственном отделе начальника-щеголя, Краснов частенько
задерживался на работе. Возвращаясь, он заходил в чайхану и обычно играл
партию-другую в шахматы. Между ходами он внимательно оглядывал многолюдный
зал и через распахнутые настежь окна видел, что к вечеру заполняются айваны
и во дворе. Он слышал, как снаружи гремели ведрами и шумно расплескивали