"Рауль Мир-Хайдаров. Седовласый с розой в петлице (повесть)" - читать интересную книгу автора

внимание. И хотя с первых минут он понял, что это за заведение, любопытство
его не покидало и даже усилилось. Вокруг "Лотоса" сформировалась совершенно
незнакомая ему среда со своими законами, и сказать, что тут собирались одни
пьяницы и люди, мучавшиеся похмельем,-- значит сделать поспешный вывод,
хотя, наверное, были здесь среди прочих и те и другие. О, народ здесь
собирался прелюбопытный! А какие разговоры тут велись: о нефтедолларах и
Арабских Эмиратах, об Уотергейте и еврокоммунизме, об экстрасенсах и
тамильской хирургии, об агропромышленных комплексах и компьютерах, об
успехах "Пахтакора" и поражениях сборной...
Павел Ильич услышал даже чье-то высказывание о балете
Мориса Бежара, которому некто противопоставлял штутгартский
балет Джона Кранко, но затем спорщики пришли к согласию и переключились
на разговор о симфоническом оркестре Герберта фон Караяна. Действительно,
клуб, и беседы куда интеллектуальнее, чем у них в клинике или в институте --
там страсти разгорались все больше вокруг быта.
Таргонин, набравшись терпения, рассматривал завсегдатаев, которых видел
раньше лишь издали. Была у них некая общая для всех примета - ни на ком не
было ни одной новой вещи, словно они дали зарок, что начиная с определенного
дня не станут тратить на подобную чепуху ни времени, ни денег. А
приглядевшись повнимательнее, по той же одежде можно было установить
приблизительно и дату, когда каждый из них дал такой зарок.
Вот тот, например,-- в однобортном костюме с высокой застежкой на
четыре пуговицы и в коротеньком, смахивающем на детский, галстуке - по
нынешним меркам уже давно, ох как давно - в те годы Таргонин еще учился в
институте. Рядом с ним сидел мужчина в костюме с непомерно широкими бортами
и расклешенными брюками - так одевались щеголи лет десять-двенадцать назад,
когда Павел Ильич защитил кандидатскую. Были тут мужчины
и в дакроновых костюмах, столь модных в середине шестидесятых годов и
давно уже потерявших свой блеск. Нейлоновые рубашки, твидовые тройки,
пиджаки первой вельветовой волны, китайские пуховые пуловеры, остроносые
мокасины, туфли на высоких и тяжелых платформах, запонки и галстучные
булавки, шляпы, не знающие износа габардиновые и бостоновые костюмы - они
говорили внимательному человеку о многом - о времени и о судьбе владельца.
И каждая затрепанная, изношенная, лоснившаяся вещь была не просто одеждой
или обувью, а свидетельством того, что обладатель ее знал лучшие времена и
когда-то чутко прислушивался к пульсу моды. Продолжая галантерейный экскурс,
можно было сказать, что всех этих разномастно, разностильно одетых людей
отличала странная и непонятная Таргонину особенность: одежда содержалась ими
в чистоте и аккуратности, за ней ухаживали с тщанием, недостойным этих
устаревших вещей.
Галстук, как заметил Павел Ильич, был здесь необходимым аксессуаром, он
словно служил подтверждением некоего статуса своего владельца, держал его на
плаву. Неважно какой: мятый, засаленный, капроновый, шерстяной, атласный,
шелковый, кожаный, самовяз или на резиновом шнуре, узкий, широкий, длинный,
короткий - все равно, лишь бы при галстуке. Заметил Павел Ильич и то, что в
верхнем кармашке пиджака у многих виднеется свежий платочек; бросалось в
глаза, что и обувь у большинства начищена, надраена до блеска. Но самое
главное, на что обратил бы внимание даже человек невнимательный,-- среди
посетителей не было ни одного заросшего, небритого, и волосы у всех,
особенно у тех, кто носил пробор, были тщательно расчесаны, волосок к