"Игорь Минутко. Золотая братина: В замкнутом круге" - читать интересную книгу автора

говорится, правда невнятно, намеками, что сервиз был расплавлен и потерян
для России...
- Для России! - насмешливо фыркнул князь Воронцов-Вельяминов. - Где
она, Россия? - Он уже держал рюмку в руке. - Может, приступим?
- Сейчас, Вася, потерпи, - перебил граф Оболин. Его явно взволновали
слова Кирилла. - Я не занимался этим специально, но в завещании прадеда...
Большой оригинал был наш Григорий Григорьевич. В завещании есть об этом.
Величайшее повеление: расплавить. Сейчас не помню. Зато дословно держу в
памяти такую фразу из этого завещания: "Редкость сия принадлежит не токмо
роду Оболиных, но и России". И вроде бы, припоминаю, каким-то образом сервиз
имеет касательство к пугачевскому бунту...
- Именно! - перебил Кирилл Любин. - Вы вглядитесь, что изображено на
боках братины!
И в нереальном, зыбком, колышущемся свете свечей все увидели
орнаментные рисунки на братине - картины народной войны под
предводительством Емельяна Пугачева, выполненные тонкой пунктирной насечкой:
вот на человека с кувалдой в руке, могучего сложения, с повязкой для волос
на голове - как у мастеровых демидовских заводов - наседают три всадника в
высоких шапках, какие носили в XVIII веке царские драгуны...


Шедевр, достойный царицы


Глава 7

Пугачевцы

Катлинский завод, 10 августа 1774 года

"Среди уральских взбунтовавшихся заводов, примкнувших к Емельке, этот -
последний, и бой, надо полагать, последний - иссякла черная бунтарская сила
взбесившихся мужиков". Так думал граф Петр Иванович Панин, командующий
войсками подавления, стоя на пригорке в окружении офицеров и наблюдая из-под
насупленных бровей, как под самыми стенами завода его молодцы добивают
смутьянов.
Средь уцелевших пугачевцев - а их все меньше оставалось в окружении
крутящихся бесами всадников в красных мундирах - особо выделялся могучий
человек, совершенно седой, волосы под ленту на лбу собраны. Он крушил
железной кувалдой налево и направо, а его старались прикрыть три парня,
два - тоже богатырского сложения и третий - хрупкий, тонкий, но верткий, как
юла. Падали вокруг них поверженные товарищи, да и драгуны с лошадей
валились, стоны, крики, запаленное дыхание, храп лошадей, скрежет металла.
"Мастеровые, - определил граф Петр Иванович Панин. - Этих мои молодцы
положат - и делу конец! Погляжу, как они их..." И в этот миг перед глазами
графа явился всадник в белом плаще на белом коне, вставшем на дыбы и
замершем перед Паниным. Одно сразу поразило, даже потрясло Петра Ивановича:
не был конь взмылен, не дышал запаленно, не спадала с удил розовая пена -
как всегда у лошади, остановленной уздой после долгого бега. Хотя явился
белый вестник издалека - не было такого среди офицеров и воинов войска