"Павел Николаевич Милюков. Воспоминания (1859-1917) (Том 2) " - читать интересную книгу автора

бреттера.
Я почувствовал, однако, что при сложившемся политическом положении я
отказаться от вызова не могу. Гучков был лидером большинства, меня называли
лидером оппозиции; отказ был бы политическим актом. Я принял вызов и
пригласил в секунданты тоже бывших военных: молодого А. М. Колюбакина,
человека горячего темперамента и чуткого к вопросам чести, также и военной,
и, сколько помнится, Свечина, бывшего члена Первой Думы, Этим я показал, что
отношусь к вопросу серьезно. Подчиниться требованиям Гучкова я отказался.
Мои секунданты очутились в большом затруднении. Они, во что бы то стало,
хотели меня вызволить из создавшегося нелепого положения, но должны были
считаться с правилами дуэльного кодекса и с моим отказом от примирения.
Помню поздний вечер, когда происходило последнее совещание сторон и
вырабатывалась наиболее приемлемая для меня согласительная формула. Я в нее
не верил, считал дуэль неизбежной и вспоминал арию Ленского. Но... мои
секунданты приехали ко мне поздно ночью, торжествующие и настойчивые. Они
добились компромиссного текста, от которого, по их мнению, я не имел ни
политического, ни морального права отказаться. Отказ был бы непонятным ни
для кого упорством и упрямством. Я, к сожалению, не помню ни этой формулы,
ни даже самого повода к Гучковской обиде, очевидно, раздутой намеренно. Но я
видел, что упираться дальше было бы смешно, согласился, с моими секундантами
и подписал выработанный ими, совместно с противной стороной, текст. Гучкову
не удалось ни унизить меня, ни поставить меня к барьеру, и политическая
цель, которую он, очевидно, преследовал, достигнута не была.
Попутно, я расскажу и другой "дуэльный" случай - не со мной, а с
Родичевым, в котором я принял неожиданное для себя и неприятное участие. Это
и до сих пор мой cas de conscience (Вопрос веры или убеждений, в котором
человек колеблется.), в котором я разобраться не могу. Родичев произносил
очень сильную речь против продолжения применявшихся и после 1907 г. смертных
приговоров и закончил ее выражением: "Столыпинский галстух", причем руками
сделал жест завязывания петли на шее. Впечатление было настолько сильно, что
Дума как будто на момент замерла; потом раздались неистовые аплодисменты по
адресу сидевшего на своем месте Столыпина, и все правительственное
большинство встало. Встал и я, почувствовав моральную невозможность сидеть.
Фракция осталась сидеть и смотрела на меня с недоумением. Заседание
прервалось. Родичев совершенно растерялся. Столыпин вышел из залы заседания
в министерский павильон.
Я в первый момент осмыслил для себя свой жест, как выражение протеста
против личного оскорбления в парламентской речи. Но тотчас явилось и другое
объяснение. Из павильона пришло сообщение, что Столыпин глубоко потрясен,
что он не хочет остаться у своих детей с кличкой "вешателя" - и посылает
Родичеву секундантов.
Я был уверен, что для Родичева принятие дуэли психологически и всячески
невозможно. И я заявил фракции, что мой жест устраняет из инцидента личный
элемент и что Родичеву остается просто извиниться за неудачное выражение.
Все еще взволнованный и растерянный, Родичев, вопреки высказанным тут же
противоположным мнениям, пошел извиняться. Столыпин использовал этот эпизод
грубо и оскорбительно. Не подав руки, он бросил Родичеву надменную фразу: "Я
вас прощаю".
Я чувствовал себя отвратительно. Во фракции и в нашем партийном клубе
шли горячие споры. Вечером того же дня наши клубные дамы помирили нас тем,