"Павел Николаевич Милюков. Воспоминания (1859-1917) (Том 2) " - читать интересную книгу автора

сложным социальным организмом, с более высокой интеллигентностью, со старой
традицией утраченной государственности, с мистикой национальных мечтаний, с
сложными международными отношениями. Но именно это понимание побуждало к
большей осторожности. В Москве мы сговорились о восстановлении
этнографической границы - той самой, которую потом предложила полякам
Версальская конференция ("линия Керзона") - и от которой они отказались. Я
знал, что от старых лозунгов "от моря до моря", "границы 1772 года" (т. е.
до Екатерининских разделов) поляки не отказались. И я не мог не понимать,
что отказ поляков от возвращения независимости мог быть только временным и
условным. Мало того, я сам желал восстановления этой независимости, вместе с
некоторыми русскими славянофилами; но я понимал и то, что Польша может быть
восстановлена только, как целое, т. е. в результате общеевропейского
соглашения или европейского конфликта. Наконец, я знал, что польские
патриоты отделяют Россию от Европы и себя представляют перед европейским
общественным мнением в роли защитников Европы от русского "варварства" - в
прошлом, настоящем и будущем. Все это не могло, конечно, содействовать
тесному сближению двух интеллигенции, - и (правдивая) история Мицкевича это
показала. Мне пришлось выступить во второй сессии (18.III) в защиту польской
нации против выходки министра юстиции. Но вообще это была миссия Ф. И.
Родичева.
Конечно, вслед за Плеве националисты Третьей Думы выдвинули и еврейский
вопрос. "Жидо-масонская" формула была уже тогда в обороте, и кадеты были
специально объявлены "жидо-масонами". Но систематически травля евреев
началась после того, как, во время третьей сессии, съездом объединенного
дворянства был дан сигнал (в докладе Панчулидзева).
Решено было поднимать еврейский вопрос по всякому поводу. На этой
задаче специализировались Пуришкевич, Замысловский, Марков 2-й.
Шла ли речь об армии, предлагалось исключить евреев из армии;
обсуждались ли проекты городского и земского самоуправления, вносились
предложения исключить евреев и оттуда; по поводу прений о школе требовалось
ограничение приема туда евреев; исключались евреи и из либеральных профессий
врачей и адвокатов. На такие выходки можно было возражать только попутно, -
что и делалось оппозицией.
Но и центр, и президиум относились к ним сочувственно. Поднят был и
вопрос об употреблении евреями христианской крови, в связи с делом об
убийстве Ющинского, и в пятой сессии я выступил специально против погромной
агитации, которая велась около этого дела (8. VI).
Мне пришлось также возражать переселенческому управлению против отнятия
так называемых "излишков" от наделов полукочевых инородцев. Переход к высшей
культуре - земледелию - был сам по себе естественным и законным; но он
производился с таким произволом и бесцеремонностью, которые, естественно,
вызывали крайнее раздражение народностей, потревоженных в их вековом быте.
Я, наконец, защищал права обучения народностей на их родном языке (четвертая
сессия, 7. XII и 12.ХI).
От вопросов государственной обороны, как сказано выше, мы были
искусственно устранены Гучковым в его комиссии. Но это не мешало нам
говорить о них в общих собраниях. Дважды я говорил на эту тему в первой
сессии (29. ХI; 24. V) и столько же раз в последней (7.V; 6. VI). Помимо
Думы, к нам прямо обратились молодые флотские офицеры с докладами о
необходимости усиления флота. Тут я впервые познакомился с Колчаком, и он