"Павел Николаевич Милюков. Воспоминания (1859-1917) (Том 2) " - читать интересную книгу автора

взаимному согласию, местным финляндским учреждениям. На это соглашались и
финляндцы. Когда, тем не менее, русский проект стал односторонним законом,
оставалась одна возможность парализовать его действие. Он установил общие
положения, но не указал способов их осуществления. Оставалось еще провести
конкретно применение закона к частным случаям. Это и было сделано двумя
законопроектами, проведенными Столыпиным через Думу в 1911 г. Один
восстанавливал действие указа эпохи Бобрикова, изданного в 1899 г. и
уничтожавшего финляндскую крошечную армию с заменою ее денежной повинностью.
Это было в то время главным поводом к финляндскому сопротивлению.
Другой законопроект уравнивал русских граждан в правах с финляндскими, что
имело вид удовлетворения русскому патриотизму. Но надо вспомнить, что на три
миллиона финляндцев в их стране насчитывалось всего около восьми тысяч
русских чиновников и дачников. А главное, и эти законы проводились в том же
порядке одностороннего русско-имперского законодательства. Мне пришлось
опять трижды выступать против этих проектов в пятой сессии Третьей Думы и,
конечно, столь же бесплодно. Много позднее, уже в эмиграции, В. А. Маклаков
печатно осуждал мою позицию в финляндском вопросе. Но я мог ответить простой
ссылкой, что и сам он, в тех же прениях, занимал ту же позицию, -
единственно возможную для опытного юриста, как и для осведомленного
историка. Финляндцы, конечно, отметили мои возражения - и выпустили их
отдельной брошюрой. Прибавлю, что торжествовать "объединителям", как и
соучастникам аграрной политики Столыпина, пришлось очень недолго - и оба
раза ко вреду для России.
Совершенно иначе сложились мои отношения с поляками. У нас во фракции
был один безусловный защитник поляков, Ф. И. Родичев. Горячий поклонник
Герцена, он разделял вполне его точку зрения, его политику и его увлечения.
Я так далеко идти не мог. Я уже упоминал о моем сдержанном отношении к
польским требованиям на парижском съезде 1904 г. Быть может, оттуда пошло и
сдержанное отношение ко мне поляков. На московских съездах я со всей
искренностью и убежденностью, вопреки даже прямому партийному интересу,
защищал идею автономии для Польши и шел рука об руку - и тогда и позднее с
таким представителем демократического течения в Польше, каким был А. Р.
Ледницкий. Но уже польское коло в Думе было иначе настроено; во Второй Думе
оно внесло собственный проект автономии, не считаясь с нами, а в Третьей
Думе пошло уже открыто вместе с правительством Столыпина, лишь изредка
поддерживая оппозицию своими голосами. На этом сочетании был построен, как я
говорил, и "нео-славизм" Крамаржа. В Четвертой Думе депутат Гарусевич
подчеркнул неискренность их отношений к нам жестоким Лермонтовским стихом:

Была без радости любовь,
Разлука будет без печали.

Никому из нас не пришло бы в голову подвести такой итог: мы были
слишком сентиментальны. У нас была и "печаль", и "радость"... Все-таки, я
должен признать, что не мог симпатизировать польскому социальному строю, как
симпатизировал финляндскому. Тот и другой отпечатлелись на национальном
характере обеих народностей. Крестьянская простота и прямолинейность,
народный фольклор и поэзия природы, отражения того и другого в литературе
меня привлекали. Напротив, аристократический "гонор" и отношения помещика к
"хлопу" меня отталкивали. Я, конечно, понимал, что тут мы имеем дело с более