"Павел Николаевич Милюков. Воспоминания (1859-1917) (Том 2) " - читать интересную книгу автора

работы и отлеживавшийся на диване от кавказской летней жары. В делегации он
был как-то незаметен. Правый фланг делегации представлен был красочной
фигурой в другом смысле - гр. Бобринского, а левый фланг, для полноты,
должен был представлять я. Обращение ко мне с этим предложением понятно
после только что приведенных отзывов Бенкендорфа; но оно не считалось с той
репутацией, которую я имел в Англии среди левых. Все сошло бы благополучно,
если бы приезд делегации Третьей Думы не встретил резкой газетной критики и
протеста с левой стороны, где еще не забыли участи Первой Думы. Члены
делегации решили ответить печатно, и мне был принесен готовый текст
контрпротеста для подписи. И по моему отношению к Третьей Думе, и по моим
личным чувствам, и по моему положению относительно левых, подписать такой
бумаги я не мог, изменить текст не хотели мои спутники, и я наотрез
отказался от подписи. Это, конечно, вызвало большую сенсацию: я не исполнил
главной функции, для которой был приглашен в их среду. Помню, как наш
менеджер, профессор Лондонского университета Пэре (Pares), мой старый
знакомый с 1905 года, - получивший за свою миссию потом титул баронета,
просиживал целыми часами в моем номере гостиницы, всячески убеждая подписать
нашу декларацию, настаивая на моем согласии и, в ожидании, флегматично
покуривая трубку. Я не сдавался и с своей стороны предложил простое решение.
Пусть за всю делегацию подпишет Хомяков; я возражать не буду. Так и было
решено.
Из эпизодов, связанных с этой поездкой, особенно запомнился один. Нас
повезли в Эдинбург, с целью показать только что построенную морскую базу в
Firth of Forth - доказательство доверия к новым друзьям. Показали древности
и красоты живописного города, прокатили под мостом бесконечной длины,
устроили, наконец, от города небольшой, закрытый банкет. Мимо нас
промаршировала, играя на волынках, голоногая шотландская военная команда в
традиционных клетчатых юбках. В заключение, сел за фортепиано пианист и
заиграл, как полагается, английский гимн. Все присутствующие встали, и
шотландские нотабли стройным хором пропели God save the King. Потом, в нашу
честь, пианист заиграл русский гимн, и, увы, нас двое присутствующих,
Бобринский и я, не оказались на высоте. Бобринский затянул фальшивым
фальцетом. Я не вытерпел и, как умел, - но громко - пропел "Боже, царя
храни". Получился скандал, обратный неподписанию делегатской декларации.
Долго после этого меня поносили за мой квасной патриотизм в партийных и
предвыборных собраниях Петербурга.
Я не припомню других официальных приветствий в честь делегации. Ввиду
разнобоя в печати, делегация Третьей Думы явно не пользовалась успехом. Я
познакомился с сэром Эдвардом Грэем, министром иностранных дел, - и он
произвел на меня наилучшее впечатление своей простотой обращения,
вдумчивостью и отчетливостью своей речи, общим своим обликом искренности и
честности. Я имел интересную беседу с военным министром Холдэном о его
творении, "территориальных войсках", о которых он был высокого мнения.
Молодой тогда Черчилль произвел на меня впечатление раскупоренной бутылки
шампанского. Я побывал у Брайса - старая моя симпатия - и познакомился с его
семьей, возобновил знакомство кое с кем из левых политических деятелей,
виделся со старыми русскими друзьями. Но я боюсь смешать тогдашние встречи и
беседы с впечатлениями других моих поездок в Англию: их было немало.