"Павел Николаевич Милюков. Воспоминания (1859-1917) (Том 2) " - читать интересную книгу автора

религий! Это было для меня непривычно и неожиданно. Передо мной сидели
вчерашние господин и раб, палач и жертва, и я думал про себя: куда же делись
привычки векового владычества с одной стороны, и замкнутость христианской
"райи" - с другой? И что будет, если "равенство" выразится в потере хотя бы
того религиозного прикрытия, под которым скрывалась фактическая
неприкосновенность христианской общины? Все же я поддался общему настроению
и склонен был поверить, что революция сделала чудо.
В Салониках я поселился в Cristal Palace Hotel - и был радостно
удивлен, когда оказалось, что там же живет и столуется мой новый турецкий
знакомый. Мы стали каждый день встречаться у табль-д'ота, и между нами
завязались долгие беседы. Талаад расспрашивал меня о русской революции и о
нашей борьбе с самодержавием, а я его - о причинах и ходе турецкого
движения. Их идеологами и руководителями были тогда турецкие эмигранты в
Париже. Их партия называлась "Единение и прогресс", "Иттихад ве терекки"; их
лозунг - единая оттоманская нация. Этот лозунг, впрочем, уже начал
принимать, сколько можно было понять, узкий национальный оттенок: "Турция
для турков". Это значило, во-первых, в международном смысле, свобода от
иностранной опеки. Но это могло значить также: преобладание господствующей
расы. И я был несколько озадачен, когда расспросы меня направились не в
сторону Парижа или Петербурга, а в сторону Берлина. Какая там "конституция"?
И как организованы в Германии гражданские свободы?
В числе новых знакомств я особенно был заинтересован беседой с
Хильми-пашой, известным генерал-инспектором Македонии. У него интерес к
Германии приобрел уже вполне устоявшийся характер. Между двумя частями
лозунга: "единение и прогресс", - очевидно, первая половина преобладала.
Здесь была в зародыше вся будущая история диктатуры комитета Union et
Progres над либеральным правительством, а в самом комитете - диктатуры
военной власти над комитетом. Недаром уже тут, в Салониках, руководители
нетерпеливо ждали приезда из Малой Азии Энвера-паши и устроили ему
триумфальную встречу. Разумеется, обо всем этом тогда можно было только
догадываться; но наблюдений было достаточно, чтобы задуматься о будущем.
Главный интерес моего салоникского пребывания был исчерпан - и я мог ехать
дальше. На очереди стоял разыгравшийся сербо-австрийский конфликт.
Я направился в Белград и остановился тут на этот раз несколько дольше,
чем прежде. У меня были в столице Сербии университетские друзья,
познакомившие меня с молодым поколением политических деятелей, а также с
молодым офицерством. Мой спор о болгаризме, господствующей народности
Македонии, еще не успел тогда испортить моих отношений с сербами, а моя
поездка 1904 года по неосвобожденным сербским землям и начавшееся сближение
этого поколения с молодыми болгарами нас сблизили. Как я уже упоминал,
борьба за национальное освобождение переходила из рук поколения влиятельных
общинных старейшин к университетской молодежи и принимала революционный
характер. Я нашел теперь, что это движение гораздо дальше продвинулось,
нежели я ожидал. И со стороны Австро-Венгрии оно уже вызывало, как сказано,
гораздо более острое сопротивление. К этому времени относятся знаменитые
процессы Масарика против фальсификаций австрийской полиции, нашумевшее дело
о подброшенных шпионом Настичем бомбах и т. д. С сербской стороны
сорганизовалось для борьбы подпольное сообщество "Омладины".
По традиции первых Дум, я продолжал и теперь держаться в стороне от
официальных представителей России на Балканах; и они, в свою очередь, зная о