"Павел Николаевич Милюков. Воспоминания (1859-1917) (Том 1) " - читать интересную книгу автора

казался далеким - уже и опушка рощи, и выгон, за рядом изб, где помещалась
наша квартира. Вот внизу крошечный ручей, дугой охвативший зады изб и
отделивший их; от "того берега", сразу и круто поднимавшегося в какое-то
другое неведомое царство: "Волынское"...
Для нас это была - таинственная граница наших похождений. Дальше идти
не полагалось. Через хрупкий мостик из нескольких жердей, перекрытых двумя
тонкими досками, тропинка шла вверх по скату, казавшемуся высокой горой, в
это недоступное для нас царство. Да, так, все стоит на своем месте - мостик
и горка: только мы сами - не те. Между речкой, оказавшейся мелкодонным
ручейком, и избами - расстояние всего в несколько десятков шагов.
Но эти несколько шагов - свидетели нашей драмы... Здесь мы сидели перед
рассветом на кожаном диване и ревели; на нас ветер нес искры пожарища от
ряда изб сразу загоревшейся ночью деревни. Теперь, позже, можно было понять,
почему пламя разгорелось так близко, и кожаная обивка дивана раскалилась
так, что сидеть на диване стало невозможно. А уйти - не ведено. Родители и
прислуга оставили нас одних, чтобы спасти, что было можно. Но пламя
распространялось с такой скоростью, что кроме дивана, кажется, и вынести
ничего не удалось. Потом у нас долго шутили, что растерявшийся отец вынес из
избы одно свое мыло. В устах матери это звучало упреком, и отец конфузился.
Утром деревня догорала. Нас увезли в Москву и поместили на время у
знакомых отца, в большом барском доме на Сивцевом Вражке, александровской
архитектуры, на самом верху, вроде чердака, за фронтоном. Помню, мы страшно
стеснялись сделать шаг в чужом доме, и несколько дней, проведенных там, были
для нас тяжелым испытанием. Не помню даже, жил ли кто-нибудь внизу, под
нами, или дом оставался пустым на лето. Но осталось впечатление унижения,
барской милости. Наконец за нами приехали и отвезли нас, тут же по
соседству, в найденную отцом квартиру - в Староконюшенном переулке, в
большом каменном доме Спечинских.
Потрясение, произведенное на нас пожаром, было так сильно, что для меня
пожар стал этапом, датой, с которой началась более сознательная жизнь.
События с этих пор перестают выплывать из памяти островками, а тянутся
длинной нитью. Пробелы, правда, остаются большие; общего смысла в цепи все
еще нет; но отдельные эпизоды уже получают какую-то связь и даже какое-то
значение для будущего.


2. РАННИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Наше пребывание в доме Спечинских было непродолжительно. Но оно все же
оставило впечатления, от которых тянутся нити в последующие годы. Можно даже
определить хронологию этого промежутка, послужившего как бы введением в
более сознательную жизнь. Однажды к нам пришел полицейский с какой-то
бумагой, на которой отец должен был расписаться. Появление полицейского само
по себе было сенсацией. От нас, детей, не могло укрыться, что оно вызвало у
родителей ощущение страха. Однако, от нас скрыли причину произведенного в
доме переполоха. Мы все-таки схватили одно собственное имя: Каракозов - и
приступили к расспросам. Нам объяснили, что Каракозов важный государственный
преступник, но не сказали, в кого он стрелял. Имени Комиссарова при этом,
сколько помню, вовсе не было упомянуто, и никаких по этому поводу ликований
мы не могли заметить.