"Павел Николаевич Милюков. Воспоминания (1859-1917) (Том 1) " - читать интересную книгу автора

не стоящая моего сапога". А в другом месте: "Все это дрянь, и списано у
Пушкина". Обиженный до глубины души и за себя, и за Пушкина, я написал
стихотворный ответ обидчику, - как мне казалось, весьма язвительный. Но
нахал, - а он таки был нахал, младший Депельнор, - свое дело сделал и
ответом меня не удостоил. Тетрадь моя после этого перестала пополняться. Я
писал отныне на отдельных листочках и тщательно их прятал от постороннего
глаза.
От поэзии перейду к музыке. Как у меня зародилась любовь к ней, я не
помню, но любовь была страстная, и я пристал к отцу, чтобы он купил мне
скрипку и пригласил учителя. Я добился своего. Приглашен был солист Большого
Театра Бармин и начал меня учить. Но - как он учил! От словесных внушений он
перешел к ручным, и его уроки скоро мне опротивели. Жаловаться было нельзя,
так как Бармин задумал важное Дело: к именинам отца он решил заставить меня
сыграть перед спальней отца утреннюю серенаду. Он выбрал для этого дуэт
Безекирского на тему двух русских песен: адажио "Не шей ты мне, матушка,
красный сарафан" и престо "Во поле березонька стояла". Вещь была слишком
трудна для моей тогдашней техники: отсюда и неумолимое битье. Но надо было
показать быстроту моих успехов под руководством Бармина. Я таки вызубрил
пьесу, а Бармин, в день именин, дуэтом покрывал мои провалы и получил
должную благодарность. Но чего мне это стоило!
Уроки прервало одно печальное обстоятельство. В классе сосед по парте
резко сдвинул свою парту с моей в тот момент, когда указательный палец моей
левой руки лежал между обоими; кончик пальца сломался и повис. Боли я не
почувствовал сразу, но крови вышло много и лечение понадобилось
продолжительное. От Бармина я таким образом освободился. Но вкуса к скрипке
все же не потерял.
Как только палец зажил, правда, суженный к концу, так что двойные ноты
было брать трудно, - я опять пристал к отцу о возобновлении уроков. На этот
раз выбор оказался много удачнее. Моим учителем сделался Вильгельм Юльевич
Виллуан, племянник знаменитого Виллуана, тогда доучивавшийся в московской
консерватории, а впоследствии сделавшийся директором Нижегородской
консерватории. Он понимал, что учиться музыке - не значит бренчать на
скрипке, и начал понемногу знакомить меня с элементами музыкальной науки,
задавал темы на ведение аккордов, выправил мою постановку пальцев, учил
чтению партитуры и т. д. К сожалению только, это учение было
непродолжительно, так как скоро Виллуан кончил консерваторию и уехал из
Москвы. Впоследствии я пробовал продолжать сам, по книжкам. Но на первых
порах, вместо теории, пристрастился к разыгрыванию нот, доставал их откуда
мог, исчертил груды нотной бумаги на переписку скрипичных партий, и у меня
накопилась целая библиотека увертюр, арий из опер, танцев, маршей и т. д.
Тут же я приобрел беглость и поднял свою технику: конечно, вместе с
небрежностью исполнения. Мне потом было стыдно признаваться, что я ученик
Виллуана; но я сохранил глубокую благодарность к нему за поддержание и
укрепление во мне серьезного интереса к музыке. Это, правда, развилось уже
впоследствии.
Из опер я тогда особенно любил "Жизнь за Царя" и знал ее чуть не
наизусть. Главные арии Глинки звучат до сих пор в моих ушах так, как я их
слышал у тогдашних певцов. "Бедный конь в поле пал, я бегом добежал
отворите!" - торопливой женской скороговоркой, перед слабо освещенным
лампадой входом в Ипатьевскую обитель. Или "Не томи, родимый" Антониды, с