"Павел Николаевич Милюков. Воспоминания (1859-1917) (Том 1) " - читать интересную книгу автора

росту. Но я говорил уже, что этого рода воздействие на нас было очень
ограничено, никаких педагогических систем на нас не пробовали, душевная
связь с родителями была порвана, нам была предоставлена большая свобода
поведения, и мы этим пользовались в полной мере. Конечно, общий уровень
культурного быта семьи не мог не отразиться на нас: мы знали правила
поведения, подчинялись им и вышли послушными, благонравными мальчиками, -
даже мой непослушный брат, не укладывавшийся ни в какую, навязанную извне
систему дисциплины. Но это был только внешний вид, соблюдение которого и
давало нам свободу внутренней жизни. Плоды этой свободы только отчасти, и, я
думаю, в меньшей части, были доступны домашнему наблюдению. Поэтому, к
известному моменту, мы и вышли такие чужие: семья нам, и мы семье. Зато мое
развитие пошло вперед быстрым ходом под влиянием внесемейных впечатлений.
Например, я очень рано почувствовал потребность писать стихи. Я
говорил, как неосторожно воспользовалась мать первыми ростками этой моей
склонности. Мое стихописание, в сознании его крайнего несовершенства, я
долго скрывал от всех. У меня была толстая тетрадь, в черной полумягкой
обложке, в которую, втайне от всех, я вносил свои первые детские опыты. Они,
конечно, еще не касались личной жизни, лирики, которая в то время вообще
отсутствовала. Я начал с подражаний. Я, например, вспоминаю одно из ранних
стихотворных настроений. Поздняя осень, ненастный день, ни играть, ни гулять
нельзя. Я лежу на животе, на большом ковре отцовского кабинета и пишу в
своей тетради, сам определяя про себя, что это "по Никитину":
Дождь стучит в окошко,
Скучно, холодно;
Видно, что ноябрь
К нам глядит в окно...
Тема готова: в заброшенной, занесенной снегом избе сидит девушка,
поджидая жениха. Слышится звон колокольчика, приближается, вот уже совсем
близко.
Девушка вскакивает, волнуется. Но колокольчик постепенно затихает, все
погружается в прежнюю тишину и сон. Задумано хорошо, но вот... рифмы никак
не слушаются. Напрасно я грызу перо, прибегаю к звукоподражаниям
"колокольчик динь-динь-динь", но рифмы нет, ничего не выходит...
Стихотворение, после нескольких неудачных строф, так и остается
незаконченным, Ну, как это показать другим! Или вот другое воспоминание.
Начинается франко-прусская война. Мне тогда было одиннадцать лет, и
настроение мое вполне определенное: пруссаки "режут, колют, как и чем
попало". Читаю внимательно газеты. "Взяты форты Ванвр и Исси, взят
Мон-Валериан, взят и Мон-Аврон, бомбардируют Париж"...; а французы ..."не
кричат пардон", "а Вильгельм королеве все победы славит, и все "Божьим
промыслом" он их всех заглавит". Но... работа не клеится. Поэмы не выходит.
Замысел брошен. И опять из черной тетради нелепо торчат и укоризненно
смотрят на меня бессильные и не вполне грамотные строфы.
И вот, все-таки, к моему стыду, черная тетрадь попала в чужие руки!
Слава о моем стихописании распространилась по двору, а на дворе жила семья
Депельноров. В семье была милая девушка, к которой я был не равнодушен;
милая девушка захотела прочесть мои стихи, - и стихи у меня украли. Я был
заранее уничтожен. И уже не отчаяние, а скорее облегчение почувствовал,
когда, наконец, тетрадь вернулась ко мне и поперек моих стихов красовалась
бойкая надпись карандашом задорного брата девушки, Жени, - "Пашка сволочь,