"Павел Николаевич Милюков. Воспоминания (1859-1917) (Том 1) " - читать интересную книгу автора

мальчишек, с шумом взрывал их о тротуар: производилось впечатление петарды.
На мое несчастье, навстречу шел директор гимназии Малиновский, остановил
меня, прочел строгий выговор и велел прийти в гимназию. В страхе я вернулся
домой и рассказал о происшедшем родителям. Мать настояла на том, чтобы я
принес письменное извинение директору, и притом в стихах (она знала, что я
уже начал кропать стихи). Как сейчас помню этот тщательно перевязанный
голубой ленточкой сверток белой бумаги с неуклюжими виршами, который, в
присутствии матери, я вручил директору. Мне было стыдно и за стихи, и за
самое извинение и за явно неискреннее обещание:
Буду я вперед ходить
Без покупок глупых.
Директор встретил нас величественно, - это вообще был его стиль,
удостоил снисхождением и все же посадил меня, в виде наказания, на несколько
часов в пустую аудиторию. Остатки раскаяния заменились у меня чувством обиды
за испытанное унижение и досадой на родителей, подтолкнувших меня на этот
шаг. Я боялся и того, что о нем узнают ученики и высмеют меня по заслугам.
Долго я не мог вспомнить об этом эпизоде без чувства стыда и горечи.
Понадеявшись на свою "хорошую" подготовку, я скоро начал запускать
учение. Соперничать с постоянным "первым учеником", Стрельцовым, у меня не
было никакой охоты, и скоро с четвертого места я опустился до двадцатого.
Это меня нисколько не волновало. С одноклассниками я мало сходился, и никого
из них не помню в эти первые годы - за исключением одного, с которым дружба,
начавшаяся здесь, продолжалась до самой его смерти.
Это был Миша Зернов, сын протоиерея церкви Успения Василия Блаженного,
как раз против выхода Староконюшенного переулка на Арбат. Помню, как мы с
братом ходили по праздникам на широкий двор позади церкви, играть в бабки и
познакомились там с братом Миши, Митей, который шел классом ниже и был
однолетком с Леней. Брат потом сошелся ближе со всей семьей Зерновых; но и
мои отношения с ними постепенно укрепились и углубились.
Это, впрочем, уже относится к внегимназическим влияниям жизни, о
которых идет речь в следующем отделе. К внешкольным впечатлениям,
по-видимому, и перешел весь мой интерес в эти годы, тогда как гимназию
первых трех классов мне нечем помянуть, ни дурным, ни хорошим: я относился к
ней формально и небрежно. Припоминаются только два "события" этого времени:
похороны историка Погодина, известного нам тогда только по его имени на
"золотой доске" в актовом зале. Процессия остановилась перед главными
воротами гимназии; с этим парадным входом мы не были знакомы. Другое
событие: посещение гимназии императором Александром II. Он зашел на минуту и
в наш параллельный класс в верхнем этаже, и оттуда нас повели, подвое в ряд,
вниз по лестнице, вслед за царем. Но мы видели сверху только его светящуюся
лысину. На парадной лестнице присоединились старшие ученики, и проводы
приняли восторженный характер. С крыльца многие бросились бежать за царским
экипажем. Помню, мне этот жест не понравился. Это был единственный раз,
когда я близко видел Александра II-го.
Третьим классом гимназии заканчивается этот период моих школьных
воспоминаний. Одно обстоятельство сделало из этой случайной даты глубокую
грань в моей жизни. Для перехода в четвертый класс нужно было выдержать
экзамен за все три первые года. Моя гимназическая работа была порядочно
запущена, и нужно было проявить особое усилие, чтобы привести себя в порядок
и не провалиться на экзамене, - чего не допускало мое самолюбие. Я это