"Павел Николаевич Милюков. Воспоминания (1859-1917) (Том 1) " - читать интересную книгу автора

предмета.
Следы такой запущенности преподавания довольно скоро были замечены и
нашими родителями. Нас решили взять из этого странного пансиона. Не знаю, по
чьему совету, дальнейшее наше обучение было поручено бедному и больному
старику - еврею Блонштейну. Дисциплинировать нас он не мог, но он брал нас
именно каким-то своим пришибленным видом и своей человеческой лаской.
Вместе с его двумя маленькими дочерьми, такими же испуганного вида
девочками, как их отец, мы составили класс, - единственный, который
свидетельствовал о педагогической профессии Блонштейна. Класс помещался в
маленькой жилой комнате его крохотной квартирки. Бедность в ней видна была
на каждом шагу. Но это внушало нам какое-то уважение, и кое-чему Блонштейну
удалось нас обучить, - особенно арифметике, которая была, по-видимому, его
главной специальностью. Вероятно, тут заложены были также основы немецкого
языка. Как кончилось это учение, я не помню. Но раз, подходя к квартире
Блонштейна, мы увидели нашего учителя распростертым на тротуаре, в
бессознательном состоянии, с раскинутыми в стороны руками. Мы побежали
сообщить в квартиру и общими силами с девочками подняли его и втащили в
квартиру. В нас шевелилось чувство страшной жалости и какой-то привязанности
к безответному нашему труженику, учителю. Понемногу он оправился, и
преподавание, кажется, еще несколько времени продолжалось.
Наступило время отдать нас в гимназию. Первая гимназия помещалась
недалеко от нас: через Сивцев Вражек, пересекая Пречистенский бульвар и
церковь, мы выходили прямо в Знаменский переулок, откуда был боковой вход в
параллельные классы гимназии. Вступительный экзамен мы выдержали легко и
даже оказались хорошо подготовленными! Нас обоих с братом приняли в первый
параллельный класс гимназии. Отсюда начался уже нормальный период нашей
учебы.
Именно благодаря этой неожиданно хорошей подготовке - в которой я сам
не могу отдать себе отчета, - я учился вначале хорошо и даже очутился
четвертым на "золотой доске" класса. Брат, более подвижный и менее
усидчивый, оказался к ученью несклонным. Не было удержу его шалостям, и у
меня врезался в память один эпизод, произведший впечатление на весь класс. В
перемену между уроками шалости брата достигли необычайных размеров. Я был
как раз дежурным, отвечал за дисциплину в классе и страшно боялся, как бы
Леша не подвел себя под серьезное наказание. Чтобы предупредить это, я
решился сам пожаловаться на брата надзирателю, т. е. на школьном жаргоне,
"сфискалил". Класс как-то даже опешил; надзиратель ограничился тем, что
поставил брата к стене, а я почувствовал себя ужасно скверно. Класс
разделился: одни товарищи меня порицали, другие хвалили, а я не знал, куда
деваться от похвал и порицаний. Этот моральный конфликт и до сих пор
выплывает у меня в памяти из ряда забытых событий. Алексей в конце концов
решительно не мог уложиться в рамки школьной дисциплины и школьного
обучения, и из второго класса родители решили перевести его в Техническое
Училище - назад в наше Лефортово. Его устроили в тех краях; но дружба между
нами сохранилась самая прочная, и праздники проводились вместе. Предваряя
события, прибавлю, что в Техническом Училище брат привился и приготовил себе
неплохое будущее. Но - об этом потом.
Другой, более сложный моральный конфликт из первых годов гимназии
врезался мне в память, вопреки моему желанию поскорее забыть о нем. Как-то в
воскресенье, уже один без брата, я накупил хлопушек и, к зависти встречных