"Стивен Миллхаузер. Метатель ножей " - читать интересную книгу автора

сопровождаются необходимыми музыкальными эффектами, одна лишь музыка и
требуется, чтобы выразить невыразимое и придать глубочайшим порывам
человеческого духа отчетливую и устойчивую форму. Поэтому одни драмы
напоминают балет, другие пантомиму, а третьи - немое кино; и все же это
целиком их собственные формы, богатые, как сама фантазия, однако выдающие
тайное родство друг с другом.
Но даже оставив за скобками множественность проявлений нашего
кукольного театра, это самое реалистичное и механическое из искусств, что
стремится к абсолютной имитации Природы, без серьезных оговорок считать
реалистичным нельзя. Ибо, во-первых, рост механических кукол - не более
шести дюймов. Один этот факт обессмысливает обвинение в узкой реалистичности
кукольного театра по духу и сути. Мода на механических кукол в человеческий
рост, имевшая место несколько лет назад, обошла нас стороной. Хорошо
известна реакция на вульгарных кукол, которые изображали графа Орсини и
появились в связи с широко разрекламированным визитом этой знаменитости к
нам в город. Надо полагать, он слышит взрывы хохота по сей день. Но вне
зависимости от маленького размера механических кукол, дело - в самой природе
радости кукольного театра. Глупо отрицать, что радость эта - отчасти радость
подражания, радость сходства. Радость целиком укрощенной иллюзии. Но именно
она связана с другой радостью, что противоположна первой; или, возможно,
сама радость подражания делится на две противоположные. Эта вторая радость,
или же эта вторая половина радости подражания есть радость несхожести. С
тайным удовольствием мы отмечаем каждую деталь, в которой иллюзия - не
реальность, но всего лишь иллюзия; и тем эта радость сильнее, чем иллюзия
неотразимей. Ибо мы не дети, мы помним, что находимся в театре.
Натуральность кукольных движений и страданий на крошечной сцене лишь
увеличивает наше благоговение пред мастерами, что вызвали их к жизни.
Мастера эти - в каждом поколении их не более двадцати или тридцати, -
сами по себе есть высочайшее достижение суровой системы обучения, которая
даже на низших стадиях способна порождать работы великолепного качества и
чарующей красоты; замечательно, однако, что невзирая на редкие деловые
предложения, метод их так никогда и не оформился в настоящую школу. Мастера
по-прежнему в некотором роде произвольно отбирают учеников, те переезжают в
мастерские и, по идее, должны целиком посвятить себя своему искусству.
Разумеется, многие не выдерживают тягот такой жизни, что ограниченна и
трудна сама по себе, и к тому же отнюдь не сулит богатства в будущем. Ибо
любопытная правда заключается в том, что, несмотря на всеобщие восторги,
мастера если и не бедствуют, то, по любым меркам, от богатства далеки. В
качестве причин столь позорного положения дел приводится масса гипотез, и
одна из самых фантастических гласит, что мастера так поглощены своим
искусством, что не заботятся о внешнем комфорте. Но вряд ли это
соответствует действительности. Мастера - не монахи; они женятся, у них
рождаются дети, они обязаны кормить семью - да еще бремя учеников, не все из
которых платят хотя бы за еду. Мастера - люди, как и все остальные, со всеми
болями человеческих страданий в дополнение к тяжести сурового искусства. В
самом деле, серьезные и печальные лица старых мастеров наводят на мысль о
том, что они видели тайные несчастья. Поэтому гораздо более правдоподобное
объяснение их недостаточного преуспеяния гласит, что трудоемкость их
искусства существенно превышает его прибыльность. Театры процветают, деньги
текут рекой; но создание одной фигуры с часовым механизмом занимает от шести