"Генри Миллер. Сексус" - читать интересную книгу автора

маневрирование: опустить или приподнять ягодицы, чуть повыше задрать ноги и
чуть пошире раздвинуть их. Проделывал это Ульрик очень ловко.
- Думаю, вот так будет хорошо, Люси, - доносится до меня его голос во
время очередной манипуляции - Вы сможете теперь продержаться, Люси?
Замерев в похабной позе, Люси типично по-негритянски поскуливает, что
означает, очевидно, полную боевую готовность.
- Долго мы вас не задержим, - успокаивает Ульрик и едва заметно
подмигивает мне - Выполняем продольную вагинацию, - торжественно
провозглашает он, поворачиваясь в мою сторону.
У Люси ушки на макушке, но такой жаргон ей непонятен Слова вроде
"вагинации" для нее как влекущий, таинственный дин-дон колоколов. Я встретил
ее с Ульриком как-то на улице и услышал ее вопрос "А сегодня мы будем делать
вагинацию, мистер Ульрик?"
Из всех моих приятелей больше всего у меня общего с Ульриком. Он
представлял для меня Европу, ее смягчающее, цивилизующее влияние. Мы могли
часами говорить с ним об этом мире, где искусство кое-что значит в жизни,
где можно преспокойно усесться в самом людном месте и, глядя на проплывающую
мимо жизнь, думать о своем. Отправлюсь ли я куда-нибудь? Не слишком ли уже
поздно? Как мне там жить? На каком языке разговаривать? Когда я всерьез
задумывался об этом, все казалось мне безнадежным. Только отважный, с жилкой
авантюриста человек мог бы осуществить эту мечту. Ульрик сделал это - но
всего на год и ценой тяжкой жертвы. Десять лет ненавистной работы ради того,
чтобы сбылись его сны. Теперь сны кончились, и он вернулся туда, откуда
начинал. По сути, он был отброшен еще дальше теперь ему еще труднее
примириться с осточертевшей поденщиной. Для Ульрика то был саббатикальный
год [Раз в семь лет американским университетским преподавателям
предоставляется отпуск (до года)], но теперь отпуск кончился, мечта
обернулась полынью и горечью, а годы прошли.
Поступить так, как поступил Ульрик, я никогда не смогу. Мне никогда не
удастся принести такую жертву, не помогут и каникулы, какими бы долгими они
ни оказались. Моя политика - сжигать мосты и смотреть лишь в будущее. Если я
ошибаюсь, то это всерьез. Когда споткнусь, то падаю на самое дно пропасти,
пролетаю весь путь до конца. Единственное, что меня выручает, - моя живучая
упругость. Мне всегда до сих пор удавалось отскакивать. Как мячику. Правда,
иногда отскок похож на съемку в замедленном темпе, но перед Всевышним
скорость не имеет особого значения.
В квартире Ульрика не так уж давно я и закончил свою первую книгу -
книгу о двенадцати посыльных. Я работал в комнате его брата, и там же, чуть
раньше, некий издатель журнала, пробежав несколько страниц еще не оконченной
повести, небрежным тоном излагал мне, что у меня нет ни крупицы таланта, что
я не знаю самых элементарных вещей в писательстве, короче, я - настоящий
графоман и мне остается только забыть обо всем этом и начать зарабатывать
честным трудом. И еще один придурок, который написал книжку об
Иисусе-плотнике, вскоре пошедшую нарасхват, сказал почти то же самое.
- Да кто они такие, эти говнюки? - спрашивал я Ульрика. - Откуда они
вылезли со своими поучениями? Что у них вообще за душой, кроме умения делать
деньги?
Ну ладно, ведь я рассказывал о Джое и Тони, моих детских друзьях. Я
лежал в темноте, маленькая веточка, брошенная в поток Японского течения. Я
возвращался к простодушной абракадабре, соломинка, запеченная в кирпич,