"Генри Миллер. Время убийц" - читать интересную книгу автора

"Творчество начинается с мучительного отъединения от Бога и с создания
своей собственной воли, чтобы потом, преодолев это отъединение, соединиться
с Ним в новом слиянии, выше того, с которого все началось" [Г. Г. Бринтон.
Таинственная воля (прим. автора).].
В девятнадцать лет, в самой середине жизни, Рембо испустил дух. "Его
Муза умерла подле него, среди его зверски убитых грез", - пишет один
биограф. Тем не менее он был - чудо, за три года сотворив столько, что,
казалось, исчерпал целые эпохи развития искусства. "Такое впечатление, что
он носил в себе сразу несколько непрожитых жизней", - сказал Жак Ривьер [Жак
Ривьер (1S86 - 1925) - французский писатель и литературовед. Его эссе о
Рембо было опубликовано после его смерти (1930).]. А Мэтью Джозефсон [Мэтью
Джозефсон (1899 - 1978) - американский критик, литературовед.] добавляет:
"По сути дела, вся литература после Рембо занималась лишь тем, что
мучительно пыталась его обойти". Почему? Потому, говорит Джозефсон, что "он
сделал поэзию слишком опасной". Сам Рембо заявляет в "Сезоне", что он
"превратился в волшебную оперу". Опера или не опера, но волшебный он
всегда - в высшей степени. Одна сторона его жизни столь же волшебна, сколь и
другая, вот что самое поразительное. Мечтатель и человек действия
одновременно в одном лице. Все равно что сочетать в себе Шекспира и
Бонапарта. А теперь выслушайте его самого: "... Я увидел, что все живое
роковым образом тянется к счастью; действие - это не жизнь, но способ
тратить силы, давать выход энергии". И затем, словно желая доказать это, он
бросается в жизненный водоворот. Он пешком проходит Европу вдоль и поперек,
нанимается подряд на суда, идущие в иностранные порты, его снова и снова
ссаживают, больного или без гроша, и возвращают на родину; он берется за
тысячу и одну работу, учит дюжину, а то и более языков, вместо того чтобы
заниматься словами, занимается торговлей кофе, пряностями, слоновой костью,
шкурами, золотом, оружием, рабами. Приключения, экспедиции, исследования;
общение с самыми разными людьми, всех рас и национальностей; и всегда -
работа, работа, работа, которую он ненавидел. Но хуже всего - ennui! [Скука
(фр.).] Ему всегда скучно. Скучно неизлечимо. И при этом какая активность!
Какое богатство переживаний! И какая пустота! Его письма к матери - сплошное
стенание, где перемешаны упреки и обвинения, нытье, мольбы и просьбы.
Несчастный, проклятый! В конце концов он превращается в "самого больного".
В чем же смысл этого бегства, этого бесконечного вопля, этого
самоистязания? Как верно сказано: деятельность - еще не жизнь! В чем же
тогда жизнь? И что есть действительность? Не может же быть, что это -
горькая реальность труда и скитаний, омерзительная потасовка из-за
собственности?
В "Озарениях", написанных в унылом Лондоне, он объявил: "Je suis
reellement d'outre-tombe, el pas de commissions! " [в самом деле по ту
сторону смерти, и никакой звук сюда не долетит! (фр.).] Так сказал поэт.
Теперь он знает, что именно так оно и есть. Музыкант, нашедший, по его
выражению, нечто вроде ключа любви, этот ключ потерял. Он потерял и ключ, и
инструмент. Закрыв все двери, даже двери дружбы, сжегши за собой все мосты,
он никогда не ступит во владения любви. Остаются одни лишь великие безлюдные
просторы под сенью подземного древа Добра и Зла, и там, в его "Matinee
d'ivresse" ["Хмельном утре" (фр.).], возникает фраза, исполненная горькой
тоски по прошлому: "аfin que nous amenions notre tres pur amour" [Ради нашей
чистейшей любви. (Перевод Ю. Стефанова.)]. Он жаждал спасения в виде