"Генри Миллер. Время убийц" - читать интересную книгу автора

до истины, которая, быть может, и сейчас окружает нас, со всеми своими
рыдающими ангелами!.. Если бы он был начеку до сих пор, я не предался бы
низменным инстинктам тех давно забытых времен!.. Будь он всегда начеку, я бы
плыл сейчас по водам мудрости!.. "
Что именно стало препоной его прозорливости и навлекло на него злой
рок, не знает никто и, вероятно, никогда не узнает. При всех известных нам
обстоятельствах его существования жизнь его остается такой же тайной, как и
его гений. Нам очевидно лишь одно: все, что он сам себе предсказал за три
года озарения, отпущенных ему, сбывается во время скитаний, в которых он
иссушил себя, как бесплодную землю пустыни. С каким постоянством появляются
в его сочинениях слова "пустыня", "скука", "ярость", "труд"! Во второй
половине жизни слова эти приобретают конкретное, поистине опустошающее
значение. Он воплощает все, что сам предсказывал, чего боялся, все, что
вызывало у него ярость. Его стремление освободиться от сотворенных человеком
оков, подняться над людскими законами, уложениями, предрассудками,
условностями не привело ни к чему. Он становится рабом собственных причуд и
капризов; ему ничего лучшего не остается, как приписать еще пяток-другой
банальных преступлений к своему списку грехов, которыми он обрекал себя на
вечные муки.
И если в конце концов - когда его тело, по его же выражению, становится
"недвижным обрубком", - он все-таки сдается, не стоит со скептической
улыбкой пренебрегать этим фактом. Рембо был воплощением бунтарства. Чтобы
сломить эту железную, изначально извращенную волю, требовались все мыслимые
обиды и унижения, все возможные муки. Он был упрям, несговорчив,
непреклонен - до последнего своего часа. Пока надежда не покинула его. То
была одна из самых отпетых натур, что когда-либо ступали по земле. Да.
верно, он в полном изнеможении сдался - но лишь после того, как прошел все
пути порока. В конце, когда нечем уже поддерживать гордыню и нечего больше
ждать, кроме когтей смерти, когда он покинут всеми, за исключением любящей
его сестры, ему остается лишь взывать о милосердии. Поверженная душа его
может только сдаться. Задолго до того он писал: "Je est un autre" [Я - некто
другой (фр.). Двойственность своего "я" Рембо подчеркивает здесь и формой
3-го лица глагола etre в сочетании с местоимением 1-го лица.]. Вот оно,
решение давней задачи: постараться "изуродовать душу так, как умели
уродовать детей компрачикосы". Второе "я" от своих прав отказывается.
Владычество его было долгим и трудным; оно выдержало все осады, а в конце
концов рассыпалось и исчезло без следа.
"Я говорю, что вы должны стать Ясновидцем... Станьте Ясновидцем! " -
убеждал он в начале своего жизненного пути. И вот он внезапно окончился, его
путь, и ни к чему сочинения, даже собственные. Вместо них теперь запряженные
волами повозки, пустыня, бремя вины, скука, ярость, труд - и унижения,
одиночество, боль, безысходность, поражение и капитуляция. Из девственных
дебрей противоречивых чувств, посреди того поля боя, в которое он превратил
свое бренное тело, взрастает и распускается в самый последний час цветок
веры. Как, должно быть, ликовали ангелы! Не бывало еще столь непокорного
духа, как этот гордый принц Артюр! Не надо забывать: поэт, похвалявшийся
тем, что унаследовал идолопоклонство и любовь к богохульству от своих
предков галлов, в школе был известен как "паршивый маленький фанатик". Это
прозвище он принимал с гордостью. Всегда "с гордостью". Кто бы ни проявлялся
в нем, хулиган или фанатик, дезертир или работорговец, ангел или дьявол,