"Генри Миллер. Время убийц" - читать интересную книгу автора

поколений, вынуждены были жить как рабы, они с трудом добывали себе
пропитание - а им требовалось едва ли больше, чем какому-нибудь китайскому
кули; что же тогда сказать о том обществе, из которого они вышли? Разве не
очевидно, что подобное общество само готовит собственный крах? В одном
письме из Харара Рембо сравнивает туземцев Абиссинии с цивилизованными
белыми людьми. "Les gens du Harar ne sont ni plus betes, ni plus canailles,
que les negres blancs des pays dit civilises; ce n'est pas du meme ordre,
voila tout. Us sont meme moins mechants, et peuvent, dans certain cas,
manifester la reconnaissance et de la fidelite. Il s'agit d'etre humain avec
eux" [Жители Харара ничуть не глупее и не подлее, чем белые негры в так
называемых цивилизованных странах; они просто другие, только и всего. Они
даже менее злы и способны в каких-то случаях проявить признательность и
верность Нужно лишь относиться к ним по-человечески (фр.).]. Как и Ван Гогу,
ему было проще и легче среди презираемых и повергнутых в прах, нежели с
людьми своей среды. Чтобы удовлетворить потребность в любви, Рембо взял к
себе в дом туземку, Ван Гог же принял на себя обязанности мужа (и отца
детей) одной несчастной женщины, во всех отношениях уступавшей ему и
сделавшей его жизнь невыносимой. Даже и в плотской любви они были лишены
преимуществ обыкновенного, рядового мужчины. Чем меньше они требовали от
жизни, тем меньше получали. Они жили оборванцами, пугалами огородными
посреди несметных богатств нашего культурного мира. Однако едва ли в то
время найдем мы других двух художников с более утонченными чувствами; эти
двое, Рембо и Ван Гог, знали, какое пиршество их ждет. И действительно, за
считанные годы они поглотили и усвоили культурное наследие нескольких
тысячелетий. Дальше, несмотря на кажущееся изобилие, им грозила голодная
смерть. Какой же смысл длить это жалкое существование? Тем временем Европа
уже активно готовилась расколоть оболочку, которая стала напоминать собою
гроб. Годы, прошедшие после их смерти, окутывает та же мгла неприглядной
жизни, во мраке которой они боролись за каждый вдох. Все, что есть
варварского, ложного, неизжитого, теперь рвется на поверхность, словно из
кратера вулкана. Мы наконец осознаем, насколько несовременен этот хваленый
"современный век". А истинно современные натуры мы старательно перебили. Их
томление и впрямь теперь кажется романтическим; они разговаривали на языке
души. Мы же говорим сегодня на мертвом языке, причем каждый на своем. С
общением покончено; нам остается лишь его хладный труп.

"Возможно, в следующем месяце я уеду в Занзибар", - пишет однажды
Рембо. В другом письме он подумывает о путешествии в Китай или Индию. Время
от времени интересуется, что слышно про канал (Панамский). Он отправится на
край земли, если есть надежда заработать там на хлеб насущный. Ему и в
голову не приходит вернуться на родину и начать жить заново. Мысли его
неизменно устремлены к экзотическим странам.
Как это знакомо и какой отклик вызывает в душе! Сколько раз в молодые
годы мечтал я отправиться в Тимбукту! А если это невозможно, то на Аляску
или на Полинезийские острова. Однажды я долго стоял в музее Трокадеро,
разглядывая лица туземцев с Каролинских островов. Изучая их прекрасные
черты, я вспомнил, что какие-то наши дальние родственники там когда-то
осели. Мне бы только туда добраться, подумал я, наконец я бы почувствовал
себя "дома". Что же до Востока, то мысль о нем никогда не покидала меня,
мечта это родилась еще в раннем детстве. И не только о Китае и Индии, но и о