"Генри Миллер. Время убийц" - читать интересную книгу автора

обоих, этим они выделяются из общего ряда, как злосчастные братья-близнецы.
Жизнь их много печальнее других известных нам горестных судеб людей нового
времени. Письма Ван Гога невозможно читать без слез. Огромная разница между
ними состоит, однако, в том, что жизнь Ван Гога несет вдохновение. Вскоре
после смерти Ван Гога доктор Гаше, тонко понимавший своего пациента, писал
брату Винсента, Тео: "Выражение "любовь к искусству" неточно, нужно говорить
"вера", та вера, во имя которой пал мученической смертью Ван Гог! " Вот это,
вне сомнений, у Рембо отсутствует совершенно - будь то вера в Бога, в
человека или в искусство. Именно ее отсутствие и делает его жизнь такой, на
первый взгляд, серой, а временами непроглядно черной. Тем не менее сходство
их характеров многообразно и удивительно. Теснейшим образом связывает их
чистота их искусства. Мера этой чистоты - в страдании. С наступлением нового
века такие страдания становятся, по-видимому, более невозможны. Мы вступаем
в новый климат, который едва ли лучше прежнего; художник в нем черствеет и
охладевает душой. Всякий, кто в наше время испытывает подобные терзания и
отражает их в своем творчестве, получает клеймо "неисправимого романтика".
Переживаний такого рода от вас уже никто не ждет.
В июле 1880 года Ван Гог написал брату письмо, в котором говорил о
самом важном и сокровенном, письмо, задевающее нас за живое. Когда его
читаешь, невольно вспоминается Рембо. В их письмах часто поражает сходство в
выражении мыслей. Ничто так не сближает их, как попытка защититься от
несправедливых обвинений. А в этом письме Ван Гог отбивается от облыжных
наветов в праздности. Он подробно описывает два вида праздности, пагубный и
полезный. Это целая проповедь, ее стоит перечитывать почаще. Один пассаж
письма впрямую перекликается со словами Рембо. "... Поэтому не надо думать,
что я отвергаю окружающий мир, - пишет Ван Гог. - Я весьма постоянен в своем
непостоянстве; даже изменившись, я все тот же, и главная моя забота одна:
чем могу я быть полезен в этом мире, не могу ли послужить какой-то цели,
чтобы и от меня был прок; как мне узнать побольше да изучить поглубже
некоторые науки? Вот что, как видишь, занимает меня непрестанно, но тут я
понимаю, что нищета лишила меня свободы, возможности участвовать во многих
делах, а какие-то необходимые вещи мне недоступны. Вот отчего временами
накатывает тоска, и вдобавок не оставляет ощущение пустоты там, где могла бы
быть дружба и сильные, серьезные чувства; страшное уныние снедает тебя
целиком, подкашивая нравственные силы, кажется, будто сама судьба ставит
препоны естественной жажде любви, и отвращение затопляет все твое существо.
И восклицаешь тогда: "Доколе, Господи! "
Далее он проводит различие между человеком, который пребывает в
праздности от безволия или по низости натуры, и другим, который празден
вопреки самому себе, который внутренне охвачен великой жаждой действия,
который ничего не делает потому, что не имеет возможности делать что бы то
ни было, и так далее. Он рисует птичку в золоченой клетке. И добавляет -
жалостные, душераздирающие, пророческие слова: "И людям нередко мешают
действовать обстоятельства, и сидит человек пленником в какой-то ужасной,
ужасной, невыразимо ужасной клетке. Бывает также, я знаю, и избавление,
запоздалое избавление. Заслуженно или несправедливо погубленная репутация,
бедность, роковое стечение обстоятельств, превратности судьбы - вот что
держит нас взаперти, в заточении, словно хоронит нас заживо, и прямо-таки
ощущаешь какие-то преграды, заборы, какие-то стены. Неужели это все
воображение, фантазия? Не думаю. И тогда задаешься вопросом: "Боже мой!