"Алексей Миллер. Украинский вопрос в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIХ века) " - читать интересную книгу автора

самой зловещей был выбор между ассимиляцией в общерусскую нацию и
утверждением отдельной национальной индивидуальности".(91) Эта фраза может
служить прекрасной иллюстрацией тех опасностей, которые таит общепринятая
практика даже для наиболее аккуратных и вдумчивых историков, видящих
альтернативность процесса. В этом высказывании украинский народ уже в XIX в.
предстает как консолидированная общность, совершающая некий выбор. В
результате конфликт националистических движений, проектов национального
строительства превращается в конфликт уже сформировавшихся народов, наций,
хотя, по признанию самого Рудницкого, "отдельную национальную
индивидуальность" еще только предстояло утверждать. В той же статье
Рудницкий вполне справедливо отмечает, что "украинская история XIX в. может
означать две различные вещи; с одной стороны, историю украинского
националистического движения, а с другой, историю страны и народа".(92)
Народ этот - понимаемый как простонародье, крестьяне, а не как нация - был
озабочен вовсе не этим "зловещим" выбором. Само наличие этой дилеммы
крестьянам еще предстояло объяснять. Изучавший начало XX в. Теодор Викс
пишет: "Я нашел мало свидетельств того, что крестьянские массы на Юго-Западе
имели национальное самосознание до 1914 г.", (93) найдя тем самым более
точную формулировку для высказанного много ранее тезиса Богдана Кравченко:
"Накануне Первой мировой войны и революции украинцы были народом, еще не
выработавшим кристаллизированного национального самосознания".(94) Даже
после того как они узнали о существовании описанной Рудницким дилеммы,
крестьяне, как показывает история гражданской войны, очень часто склонны
были руководствоваться в своем поведении не национальными, а другими
мотивами.
Между прочим, и сама формулировка этой дилеммы нуждается в уточнении.
Ассимиляция в общерусскую нацию православного населения современной Украины
совсем не обязательно предполагала то растворение и полную утрату
малорусской идентичности и культурных особенностей, которые Рудницкий
называет "зловещей" альтернативой сохранению национальной индивидуальности.
Не считая тот или иной вариант создания такой общерусской нации более
предпочтительным, чем исторически воплощенный вариант формирования
украинской нации, замечу все же, что не вижу в них ничего зловещего и
противоестественного - ассимиляционные процессы столь же "нормальны" в
истории XIX в., как и процессы формирования "национальных
индивидуальностей". (95)
Я прекрасно понимаю, что современному украинцу невозможно представить
такую перспективу без эмоционального протеста, ведь это означало бы, что те
ценности, которым он привержен как украинец, просто не могли бы
существовать. Будем, однако, помнить, что речь идет не о стремлении "отнять"
уже сформировавшуюся национальную идентичность и все связанные с нею
ценности, но об анализе исторических альтернатив на той стадии развития,
когда эта идентичность как массовое явление еще не существовала.
Добавлю, что ассимиляцией, как она здесь описана, список альтернатив
вовсе не исчерпывается. Если допустить, например, что Речь Посполитая не
была бы разделена в конце XVIII в., то вполне вероятным выглядит
формирование единой нации из всех восточных славян, живших в ее границах.
Это, в свою очередь, имело бы последствия и для Малороссии, вошедшей в
состав Московского царства после восстания Б. Хмельницкого. Можно
представить и формирование нескольких "украинских" (беру это слово в