"Илья Львович Миксон. Семь футов под килем" - читать интересную книгу автора

Главный двигатель набирал обороты, входил в полную мощь, а Лешка
внезапно ослабел, припал грудью к планширу, зашмыгал носом, замотал головой,
чуть не заревел в голос. Так ему вдруг тошно, так одиноко и тоскливо на
свете стало! Но он тотчас опомнился, пугливо оглянулся: нет ли кого?
На мостике не было ни души. Закутанные в брезент, стояли по бокам тумбы
навигационных приборов.
Согнутая ладонь антенны локатора непрерывно вращалась, озирая туманное
море. На верхушках двуногих мачт горели топовые огни.
Залезть бы туда, сложить ладони рупором и закричать, чтобы дома
услышали: "Ма-ма!"
"Тебе так хорошо-о, - сказал Димка, прощаясь, - ты та-ак уезжаешь, а мы
так не-ет".
Привычку взял такать и завидовать! Стоило Лешке собраться куда-нибудь,
Димка сразу хныкал: "Ты та-ак..." Сейчас, в эту минуту, Лешка не злился, как
обычно, на брата. Свершись чудо и окажись он тут, на мостике, Лешка бы,
наверное, поклялся никогда и никуда не уходить без него.
Из распахнутого светового люка машинного отделения сочилась блеклая
желтизна. Остекленные створки люка похожи на парниковые рамы, но снизу
пахнет не огурцами, а перегретым машинным маслом. Так пахли отцовские
рубашки, белые нейлоновые рубашки, которые мама перестирывала, хотя отец и
уверял, что отмачивал их в специальном мыльном растворе сутками.
"Но ты же в них спускался в машину!" - говорила мама.
"Один раз, Мариночка! - оправдывался отец. - И я всегда закатываю
рукава!"
Когда привезли отцовские вещи, они тоже пахли маслом. Они и до сих пор
пахнут машиной и морем.
Трудно сказать: если бы отец был жив, пошел бы Лешка в матросы или нет?
Скорее всего, нет. Отец и мама и заикаться о море не разрешали. "Думать не
смей! Куда хочешь: в сапожники, художники, астрономы - только не в море!"
Но Лешка мечтал только о море. Это было не просто возвышенное и
туманное желание, а неодолимая сила. Все остальное - рисование, гитара,
футбол - было второстепенным увлечением. Он не отдавался им и наполовину,
быстро охладевал, не достигнув сколько-нибудь заметных успехов. Причиной
тому была все та же страсть к морю, единственно настоящая. Все же считали,
что мешала леность, и с детства попрекали его. Лешка не был лодырем, он не
питал отвращения к работе, но страдал замедленностью во всем, что делал. Это
проявлялось и в походке - вперевалку, нога за ногу, в манере говорить -
тягуче, с паузами, даже в улыбке - растянет немного губы да так и застынет.
Округлое лицо с широко поставленными глазами и ямочкой на подбородке
выражало постоянное благодушие и доброту.
Выше среднего роста, широкий в плечах, крепко сбитый, Лешка по всем
статьям годился в моряки, но дома об этом и слышать не хотели.
"Хватит нам и одного вечного бродяги!" - категорически заявляла мама,
выразительно поглядывая на отца.
С раннего детства Лешка только и слышал: "приходит", "уходит", "в
рейсе". Не сосчитать, сколько раз встречали и провожали отца.
Сегодня провожали Лешку. Впервые - в море, в самостоятельную жизнь.
Расставание было тяжким, мучительным. Отход затянулся, и Лешка - стыдно
признаться! - с тайным нетерпением ждал, когда наконец объявят по судовой
трансляции: "Внимание! Всем посторонним покинуть судно".