"Кальман Миксат. Странный брак" - читать интересную книгу автора

женщинами и был, пожалуй, таким же красавцем, каким воображает себя старик
Ижипь в бытность свою гвардейцем. В соседнем доме проживала прелестная
вдовушка; у нее была горничная, этакая курносая, смазливая девчонка...
Н-да... было бы хорошо, если б и вы, святой отец, удалились в соседнюю
комнату, только, чур, - прибавил он свою обычную шутку, - не подслушивать у
замочной скважины.
Священник также послушно поднялся и с выражением истинно благочестивой
брезгливости на лице вышел вслед за девушкой.
Доктор саркастически усмехнулся, вытащил из кармана инкрустированную
перламутром зубочистку (очевидно, "гонорар" за лечение какой-нибудь
барыньки) и принялся ковырять ею в зубах. Его обидело, что барон помешал ему
закончить рассуждения о загробной жизни, и он пренебрежительно заметил:
- А куда было бы лучше, мой ревностный сторонник отделения праведных
душ от грешных, если б ты сам приложил ухо к замочной скважине!
Барон слышал эти слова, но не стал задумываться над их смыслом.
Страстный рассказчик подобен солдату, не замечающему в пылу сражения, что
его ранило.
Он спокойно продолжал повествовать о своем пикантном приключении. А
когда добрался до конца, уже забыл о реплике доктора. Аналогичная история
тотчас же, разумеется, вспомнилась и майору Борхи. "Камерад" провел свои
молодые годы в Милане, знаменитом своими соборами и церквами, среди
прелестных синьорит. На его долю тоже перепало кое-что из похождений,
подобных тем, которые изведал и красочно описал Бок-каччо. Потом и студенты
вспомнили разные забавные истории, во множестве распространяемые в
Шарошпатаке. Со всех концов страны студенты везли в этот город деньги и
анекдоты. Первые доставались колледжу, вторые же переходили в общее
пользование.
- Ну, а теперь, пожалуй, позовем наших ссыльных. Хорошенького
понемножку, но и плохое в избытке вредно. Да и Медве уже ворчит, что мы
помешали ему поспорить с попом. Продолжай, Игнац.
Темы мужских разговоров менялись поистине, как кости в игре: белая
кость - религия, за ней шла черная кость - скабрезности и всякие пикантные
истории, потом снова белая, а за ней опять черная, - и так все время, лишь
два цвета. Рассказывали, что печский епископ семнадцать лет носил в жилетном
кармане золотой талер с изображением Марии-Терезии, дав себе зарок отдать
его нищему, если в мужской беседе, которая продлится не менее часа, не
услышит ни единой двусмысленности. В конце концов (летопись не сообщает, в
обществе каких глупцов и мямлей пришлось ему как-то отобедать) через
семнадцать лет он все же расстался со своим талером. А религия была еще
более богатым родником для бесед и споров.
Кальвинист высмеивал паписта, папист - упрямого кальвиниста, и оба
вместе - лютеранина. Но то, что полвека назад служило поводом для жестоких
общественных распрей, ныне превратилось в предмет шутливой пикировки за
бокалом вина. Качества лютеран весьма остроумно были изложены в тринадцати
пунктах: лютеранин в кисете вместо табака носит морковку, в коляску садится
всегда с левой ноги, по вечерам, лежа в постели, прикуривает свою длинную
трубку, кладя чубук на плечо жены, и т. д. и т. п. Теперь уже не снимают
колоколов в церквах противников, а лишь передразнивают их звучание, подбирая
для каждого характерные для него тона. У кальвинистов большой колокол гудит
медным басом: "Проклятье вам, ан-на-фема-а!"; католический колокол напевно