"Максим Михайлов. Мы все осетины " - читать интересную книгу автора

и сон, вот что начинаешь ценить больше всего, таков главный урок срочной
службы. Те вещи, которые всегда казались тебе само собой разумеющимися,
которые ты раньше даже не замечал, у тебя вдруг отнимают и только тогда ты
осознаешь какое же это огромное счастье есть досыта в любой момент, когда
проголодаешься, или спать целых восемь часов в сутки. Воистину не ценим то,
что имеем, и только потеряв понимаем, чего на самом деле лишились. Вот такие
глубокие философские мысли приходят мне за едой. Очень способствуют этому
процессу ритмично двигающиеся челюсти, перемалывающие мягкую, сочащуюся
картофельной начинкой массу. Здорово! Я с симпатией гляжу на старушку, и она
отвечает мне ласковым, почти материнским взглядом. Хочется сказать ей
что-нибудь очень хорошее, как-то отблагодарить. Простого "спасибо" тут явно
недостаточно. Я уже готовлюсь произнести что-то подобающее случаю и даже
раскрываю рот, но тут наша машина, резко, со скрипом тормозов
останавливается, будто налетев на непреодолимое препятствие. Спереди
доносятся какие-то голоса, и я с любопытством перевешиваюсь через борт,
пытаясь разглядеть что же там случилось.
Первое, на что натыкается мой взгляд - тупорылое пулеметное дуло
направленное мне прямо в лицо. Поверх дула белозубая от уха до уха улыбка,
плывущая по давно не бритым щекам.
- Вылезай, генацвале, приехали! Конечная остановка!
Медленно, как в кошмарном сне я начинаю привставать с такой удобной,
такой безопасной лавки и переваливаться через высокий деревянный борт.
- Э! Автомат смотри не потеряй, солдат! А то прапорщик потом п...
даст! - веселится пулеметчик.
Ствол оружия неотрывно следует за каждым моим движением, потому я никак
не могу разделять его радостного настроения. Вокруг все словно подернуто
дымкой, какое-то нереальное, будто и впрямь из тяжелого предутреннего
кошмара. Мне очень хочется верить, что это всего лишь сон. Сон, ну конечно,
обязательно сон. Краем глаза замечаю, как вываливается из кабины Пепс, как
вскидывает к плечу автомат, но почему-то не стреляет. Почему он не стреляет?
Ведь меня сейчас убьют, вот только коснусь земли, и этот улыбчивый грузин
выстрелит в меня, обязательно выстрелит. Почему же Пепс медлит, почему не
убьет его, спасая мне жизнь? Водитель, гораздо более медленный и неловкий
чем наш замковзвод, тоже выбирается из кабины и встает с другой ее стороны,
нерешительно мнется, сжимая в руках автомат. Да что такое? Что с ними
обоими?
Земля тяжело бьет по ногам, и я невольно приседаю, гася инерцию
падения.
- Ай, молодец, генацвале! - хвалит меня пулеметчик. - Теперь скажи
остальным своим, чтобы тоже вылезали. Осторожно только, по одному. И еще
это... Стрелять не надо, баловать оружием не надо. Тогда все хорошо будет. А
иначе, всех убьем, веришь?
Я верю, я так ему верю, что язык холодной дохлой рыбиной прилипает к
небу, не в силах вытолкнуть из клацающего зубами рта требуемые слова. Я
боюсь обернуться и посмотреть, что делает сейчас Пепс. Сука! Ну должен же он
что-то делать. Их там десяток человек с оружием. Должны же они хоть что-то
предпринять, чтобы спасти нас. Спасти меня! Пепс, сука! Делай же что-нибудь!
- К машине! По одному выходим! - все-таки справившись с перетянутым
жгутом страха горлом, командую я.
В кузове начинается неловкое копошение, пацаны пробираются к выходу.