"Вацлав Михальский. Храм Согласия ("Весна в Карфагене" #4) " - читать интересную книгу автора

Например, сегодня я рассказываю, раз уж начала, а вы киньте жребий, и не
будем киснуть вечерами.
Предложение было принято, и сразу после ужина, который им принесли в
палату, равно как приносили завтраки и обеды, Нина заговорила.
- Я мелитопольская. Отец был грек, но я его не помню. Мама - русская,
жива-здорова, и я на ее фамилии - Круглова Нина Гавриловна, а на самом
деле - Гаврииловна. Отца убили, когда я только родилась.
- Белые? - спросила словоохотливая молоденькая Верочка.
- Сиреневые. Откуда кто знает?!
За окном солдат все колол на дрова липу и с каждым ударом топора
громко, молодецки кхакал. И это его мерное "Кха!", "Кха!", и легкий звон
разлетавшихся поленьев словно откалывали секунду за секундой и навечно
отбрасывали в бездну минувших дней.
"Родная душа, - подумала о Нине Александра, - а ведь сначала она
показалась мне такой расфуфыренной, заносчивой дурой".
- Девчонки, не перебивайте! И особенно ты, Верочка, не суй свой
конопатый нос куда ни попадя, - сказала Нина.
- Он уже не конопатый, я твоей пудрой попудрилась, - хихикнула
Верочка. - Извини, Нинуль, больше не буду. Давай рассказывай.
- Значит, так. Я помню себя с двух лет. Ничего до этого не помню, а
помню только, как мы с мамой ехали высоко на сене, на волах, и так сильно
пахло свежим сеном, что я хватала его душистыми пучками и нюхала изо всех
силенок. Это потом мы с мамой определили, что мне тогда было два годика, -
шел двадцатый год, и мы жили не в городском доме, а у хохлов на хуторе, и
мама возила хозяйское сено, она его и косила, и копнила, и скирдовала.
Скирды были огромные, я очень любила за ними прятаться от мамы, а когда она
меня ловила, мы так смеялись! В моей памяти жизнь началась с этого сена, а
что было со мной раньше, то это была вроде как мамина жизнь вместе с ее
малюткой Ниной.
- Ой, девки, а я себя так смешно помню! - оживилась белобрысая повариха
Нюся. - Мы с Клавкой близняшки, и зимой, перед заводом, мама всегда возила
нас к бабушке на другую улицу на санках. Везет она нас, снег белый, еще
темно, мороз трещит, я так и помню: "хруст-хруст-хруст-хруст" - хрустел под
мамиными ногами снег. Это самое первое, что я запомнила. Я сидела сзади, у
спинки, а Клавка спереди, у меня на ногах, и из-за нее мне было не видно
маму, ну я и столкнула Клавку на дорогу, и мне стало хорошо видно мамину
спину и ее руку, которой она тянула санки за веревочку. Но тут такой ор
поднялся! А кто орал, Клавка, или я, или обе мы вместе, не знаю. Мама
бросила санки и побежала назад, за Клавкой.
Хотя и наступила пауза, но Нина не собиралась продолжать свой рассказ,
потому что понимала, как хочется ее соседкам сейчас же, немедленно,
вспомнить свой первый выход из младенческого полубытия в мир осознаваемой
жизни.
Пауза затягивалась.
- Верочка, давай, - предложила Нина.
- А я ничего такого не помню подряд, - испуганно, по-детски прижала к
щекам ладошки Верочка. - Как-то все в куче. Надо сильно подумать!
- Подумай, - сказала Нина, - память у тебя девичья, вот и не помнишь.
Тебе сколько лет?
- По документам двадцать один.