"Вацлав Михальский. Храм Согласия ("Весна в Карфагене" #4) " - читать интересную книгу автора

- Сережа, а сколько лет твоим родителям?
- Не знаю, - был ответ, - чи сорок, чи пятьдесят, я к ним не
присматривался.
Вот так и она - работала с Наташей бок о бок и не присматривалась.
Глаза у "старой" Наташи оказались серые, чистые. Наверное, Александра
не замечала прежде их цвет, потому что они были тусклыми, а теперь сияли.
Значит, у них с Папиковым действительно роман. Вот это новость! И,
оказывается, Наташа совсем не дурнушка, и фигурой ее бог не обидел, и цветом
лица, и голос у нее приятный, и в каждом движении столько женственности...
Конечно, Александра с детства слышала, что "любви все возрасты покорны", но
никогда не задумывалась, что это не поэтическая вольность, а практика
повседневной человеческой жизни. Пятидесятилетний Папиков и сорокалетняя
Наташа были для нее в смысле возможной между ними любви, что называется, вне
подозрений, а выходит, что все не так, что они старики только в ее,
Александрином, восприятии. "Чудны дела твои, Господи, какая же я зашоренная
дура!" Тогда Александре было двадцать шесть лет, и она казалась себе очень
немолодой. А в пятьдесят вдруг открылось, что сорок - молодость, а двадцать
пять - юность, в пятьдесят она стала присматриваться к шестидесяти, а в
шестьдесят примерять на себя семьдесят... Оказывается, человек так устроен,
что привыкает жить, втягивается... Как сказано у Есенина: "...к тридцати
годам перебесясь, все сильней, прожженные калеки, с жизнью мы удерживаем
связь".
В госпитале была всего одна женская палата, и располагалась она за
кабинетом начальника госпиталя, напротив двери которого у голубой тумбочки
всегда стоял дневальный. Женскую палату запрятали за таким кордоном
специально, чтобы около выздоравливающих женщин не толклись ходячие из
мужских палат. Помимо Александры в просторной чистой комнате с большим
трехстворчатым окном и тщательно выбеленными стенами лежали еще четыре
молодые, незамужние женщины. Впрочем, одна была почти замужняя -
генеральская фронтовая жена, звали почти жену Ниной, она была черноглазая
жгучая брюнетка, с очень короткой стрижкой, отчего особенно выдавалась ее
высокая и красивая шея. "А у меня, девчонки, в шейном отделе на один
позвонок больше, чем полагается, от этого она такая длинная, в детстве меня
дразнили гусыней, а подросла - стала лебедем", - смеялась яркая Нина. Да,
она была именно яркая женщина: тонкие черты лица, красиво очерченные губы,
тонкая талия при высокой груди, чистая белая кожа, очень нежная, такую
обычно называют "королевская", и при всем этом добрый, веселый нрав, можно
сказать, бесшабашный. Обычно она и заводила всех на хохот. Все пятеро
смеялись, чуть не беспрерывно, по любому пустяку, хотя у самой Нины было
прооперировано левое легкое и смеяться ей удавалось с трудом. Нинин генерал
ежедневно присылал что-нибудь сладенькое или фрукты. Сладенькое было из
американских пайков, например, горький шоколад для полярников и летчиков
дальней авиации. А откуда он брал зимой фрукты, одному Богу известно, но,
значит, были для кого-то и фрукты... Нина делила все поровну, сначала
соседки отказывались, а потом привыкли и брали свою долю как должное.
В тот день генерал прислал духи, пудру, губную помаду, лак для ногтей,
тушь для ресниц, кисточки - полный косметический набор в красивой черной
лакированной коробке, на которой было вытеснено золотыми латинскими буквами:
CHANEL.
- Сашуль, ты у нас московская штучка, все знаешь, прочти, - попросила