"Вацлав Михальский. Для радости нужны двое ("Весна в Карфагене" #3) " - читать интересную книгу автора

прощало ему многое, прежде всего потому, что он выигрывал, а победителей,
как известно, не судят. Тем более все знали о его личной храбрости, не раз и
не два он первый поднимался в атаку. Его считали везунчиком, и никто наверху
не хотел видеть, что за этим везением стояли не только оголтелая дерзость и
удаль молодецкая, но и холодный расчет, и умение руководить подчиненными, и
удивительная способность видеть все поле боя, а не отдельные группы бойцов,
выполняющие каждая свой маневр.
Фамилия у Бати была татарская, а звали его Иван Иванович. Когда они
познакомились, Саша сказала ему, что он похож на писателя Александра
Куприна.
- Спасибо, Александра Александровна, - сказал Иван Иванович, - такого
мне никто не говорил. А Куприна я читал - "Гамбринус", "Олеся", "Гранатовый
браслет". Мне эту книжку жена подарила, еще когда была моей невестой. - Он
замолчал, отвернулся, и разговор дальше не склеился. В тот момент Саша еще
не знала о его горе, но поняла, что продолжать беседу не стоит, и отошла от
него как бы под предлогом каких-то своих дел.
Еще недавно была она Сашенькой, Сашей, а в батальоне стала Александрой
Александровной... Женщинам тяжелее на войне по многим причинам, в том числе
и потому, что они в меньшинстве, и потому, что женщине на войне, как
правило, надо к кому-то прибиться, быть чьей-то фронтовой женой или пассией,
хотя бы формально. Александру Александровну эти проблемы не занимали:
всякого, кто лез к ней с ухаживаниями, она обдавала таким леденящим душу
холодом, что охота у героев-любовников отпадала сразу. Как-то в первый месяц
ее службы в батальоне она случайно услышала, как Иван Иванович, бывший в то
время еще командиром взвода разведчиков, сказал одному бравому офицеру:
- У человека такое: муж, ребенок... так что лезть не советую.
Из этих слов она поняла, что Иван Иванович откуда-то знает о ней
главное. "Что ж, знает, так знает", - подумала Александра, улучила момент,
когда Иван Иванович был один, и сказала ему как бы нехотя, мимоходом:
- Заступаться за меня не нужно. Пулю в лоб я сумею послать любому.
- И мне? - широко улыбнулся Иван Иванович.
- И тебе! - так же добродушно и ласково улыбнувшись ему в ответ,
отчетливо произнесла Александра.
- Молодец! - засмеялся Иван Иванович. - Вот это я уважаю!
- Взаимно! - усмехнулась Александра. - Будь здоров! - И потрепала его
по щеке, как мальчугана.
Наверное, с того дня он и влюбился в военфельдшера батальона Александру
Домбровскую. Все эти месяцы он изо всех сил не подавал виду, что влюблен,
но, пожалуй, не было в батальоне человека, который бы не догадывался об
этом. Догадываться догадывались, но молчали. Во-первых, все знали Батю... А
во-вторых, за время службы в батальоне Александра стольких спасла и столько
раз рисковала жизнью на глазах у всех, что бойцы почитали ее как святую, в
глаза они звали ее строго по имени-отчеству, а за глаза - Шурочкой, они даже
не ругались при ней матом, что казалось совершенно неправдоподобным...
...И вот она плыла в немецком генеральском лакированном гробу по
Северной бухте Севастополя, той самой, о которой рассказывала мама в день их
откровения и от пирса которой, видимо, ушла в вечное плавание ее старшая
сестра Мария, а еще раньше, 5 ноября 1914 года, ушел в свой первый и
последний бой старший брат Евгений. Туман приятно холодил щеки и уже начал
расслаиваться на волокна, и было видно вокруг все больше бойцов батальона...