"Николай Григорьевич Михайловский. Штормовая пора " - читать интересную книгу автора

неторопливый голос: "Да, войдите".
Вишневский стоял у карты, висевшей на стене, в руках держал газету и,
судя по всему, изучал утреннюю сводку Совинформбюро.
Он встретил нас сухо. Впрочем, это было характерно для него. Вся
бурная и поистине неукротимая энергия, которой он жил, скрывалась где-то в
тайниках его души и обнаруживалась лишь в тот момент, когда он поднимался
на трибуну. А в обычной обстановке он казался нелюдимым, замкнутым,
говорил тихо, даже застенчиво и всегда был погружен в раздумье. Но как это
ни странно, даже когда он молчал, это был прекрасный собеседник: один
взгляд, улыбка на лице подчас выражали значительно больше, чем слова.
Я смотрел на грудь Вишневского с орденами Ленина, Красного Знамени и
"Знак Почета". В ту пору было редкостью встретить человека, имеющего такие
высокие награды.
- Вы смотрите на карту, а не на ордена, - дружески-повелительным
тоном сказал мне Цехновицер и обратился к Вишневскому:
- Всеволод Витальевич, что у нас нового?
Вишневский, любивший информировать, объяснять, "вводить в
обстановку", показал нам на карте, где проходит линия фронта, сколько
километров немецкие войска прошли за последние сутки и за истекшую неделю.
Он сравнивал, в какие дни они продвигались быстрее, в какие медленнее, и
делал при этом собственные выводы.
Мы вернулись в зал и долго говорили о Вишневском, вспоминали его
пьесу "Оптимистическая трагедия", фильм "Мы из Кронштадта", и Цехновицер
верно заметил - при всем том, что Вишневский очень талантливый и
самобытный писатель, у него противоречивый характер, который не так просто
понять.
Потом Цехновицер вспомнил, что у него сегодня лекция, и в раздумье
стал расхаживать по залу. Это называлось у него "собраться с мыслями". Он
терпеть не мог выступать по заранее написанному тексту.
Вечером зал, служивший нам спальней, заполнили моряки, пришедшие с
кораблей и далеких участков фронта, - командиры, политработники,
пропагандисты. На трибуне появилась высокая худощавая фигура Цехновицера.
Взяв в руки длинную указку, он начал лекцию. На какой-то миг мне
показалось, что я нахожусь в университетской аудитории, но только на
миг, - разумеется, сегодня он говорил не о литературе.
Через всю карту тянулись флажки, обозначавшие линию фронта от Черного
до Балтийского моря. Гигантский вал гитлеровской армии с каждым днем все
больше углублялся в нашу страну. С объяснения этого факта и начал
Цехновицер свою лекцию. Говорил он страстно, убежденно. Это было живое
слово пропагандиста, доходившее до самого сердца слушателей.
Лекция кончена, но долго еще стоял Цехновицер в толпе, курил и
беседовал со слушателями. Наконец все разошлись - было поздно.
Перед тем как лечь спать, мы вышли на улицу, охваченную ночной
тишиной. С моря доносились раскаты артиллерии.
- Эх, жаль, после гражданской войны мало занимался военным делом, -
говорил Орест Вениаминович. - Будь я крепче подкован - в тысячу раз
полезнее был бы на фронте.
Неожиданно на нас надвинулось несколько теней, и мы услышали окрики:
- Стой! Пропуск!
Синий свет фонарика упал на наши лица. После обычной проверки