"Сергей Михайлов. Иное" - читать интересную книгу автора

материальную разобщённость собственного "я" - он самореанимировался
(не путать с реинкарнацией!), собрав по атомам своё бывшее тело и
вдохнув в него собственную бессмертную душу.
Потом он стал Чоком, Отрывателем Голов. Он любил рвать головы всем
встречным, но особое предпочтение оказывал мне, как лучшему своему
другу и собрату по духовным исканиям в потустороннем мире. Обиды на
него я не держал - пускай потешится, бедолага, жизнь ведь не
баловала его, не щадила, норовила ударить побольнее, похлестче...
Но сегодня был иной случай. Сегодня я осерчал.
- Ну и мурло же ты, Чок, - в бессильной злобе затрясся я на шесте.
- Позорное и гнусное мурло.
- А? Что? - Отрыватель Голов налился краской и засучил ногами.
В бешенстве я заклацал зубами и вытаращил глаза. Рваная трахея
издала хриплый клёкот и засвистела подобно свистку от чайника.
- Мерзкий ты тип, Чок, - продолжал я обличительную речь. - Ну
зачем, спрашивается, ты взял мой топор? У тебя что же, своего нет?
Ещё как есть, и даже целых два! Так нет же, ты норовишь чужое
тяпнуть!..
Он встал и подошёл ко мне. Теперь он был бледен.
- Тебе жалко для друга топора, да? - спросил он, заглядывая мне в
глаза. - Для лучшего своего друга, да?
Топор между тем валялся у потухшего костра и густо был испачкан
свежей, ещё не свернувшейся кровью. Моей кровью.
Я хотел было плюнуть в его гнусную рожу, но слюнные железы оказались
повреждены (предусмотрел ведь, собака, возможную мою реакцию!), и
вместо смачного, тягучего плевка я смог лишь воспроизвести его более
или менее верную звуковую имитацию.
Чок поник головой и сокрушённо вздохнул.
- Жаль, Гил, очень жаль. Не знал я, что ты такой жмот. Для лучшего
друга топор пожалел! Каково?! Вот он, образец сверхжадности и
суперэгоцентризма. И хотя твой плевок, Гил, заведомо был обречён на
неудачу, он всё же достиг цели - ты поразил меня в самую душу. Ты
заплевал всю нашу дружбу, Гил, и потому я смело заявляю тебе: ты
дерьмо, Гил. Прости, но я должен покинуть тебя. Навсегда.
Он ушёл, не забыв прихватить и мой топор. Видать, недавняя кремация
не пошла ему впрок: чувство собственности было чуждо ему, как мне
была чужда страсть к берцовым костям. Кисти моих рук, аккуратно
отрубленные (моим же топором!) и тщательно обглоданные, судорожно
сжимались в бессильной ярости под ближайшим кустом бузины.
Гнус и жадное комарьё облепили мой черепок и свирепо лакали
густеющую кровь.
Я задремал. Полуденное солнце нестерпимо жгло мой покинутый череп,
шест подо мной накренился, подобно Пизанской башне, и угрожающе
потрескивал. Сквозь ирреальный туман сомнамбулической дрёмы я видел,
как две белые вороны методично выклёвывают глаза у слабо
протестующего профессора древнеиудейского шизофренического
мармеладоведения, потом у кострища возник симпатичный мальчуган лет
семи и долго, с завидным упорством и неиссякаемым любопытством,
вилкой ковырял в пустых профессорских глазницах. Слегка протухшую
голову рыхлой дамы с чётко обозначившимся косоглазием ещё утром