"Барбара Майклз. Порванный шелк" - читать интересную книгу автора

позлорадствовать, и происходило это не без участия Джули. Отвратительно и
глупо, конечно, но она до сих пор с содроганием вспоминала Мириам
Монтгомери, урожденную Спеллинг, и Шрив Дэнфорт.
Шрив все такая же стройная, как и десять лет назад, когда они с Карен
состязались между собой за право участвовать в отборочных соревнованиях и за
включение в сборную команду университета по теннису. Кстати, на другом
поприще они тоже состязались... Шрив этого не забыла; она обращалась к Карен
как к прислуге, когда они были в магазине, при этом глаза ее злобно
сверкали. Но это было так похоже на Шрив; а Мириам Монтгомери, к которой
Карен относилась с большой симпатией, своим холодным безразличием больно
ранила.
Джули вновь позвала ее, на этот раз постаравшись придать своему голосу
большую выразительность. Карен с облегчением заметила, что дверь слегка
приоткрыта, и воспользовалась этим, чтобы взглянуть на вошедшего.
Даже в яркий солнечный день в магазине царил полумрак. По словам Джули,
сумеречное освещение способствовало созданию атмосферы мира и спокойствия.
(А также в значительной степени осложняло покупателям возможность
рассмотреть дырки, затяжки и другие недостатки товара.) Вошедшие стояли у
делфтского фаянсового канделябра, и шестидесяти ватт было вполне достаточно,
чтобы рассмотреть того, кто был повыше.
В первый момент Карен почувствовала, как будто две гигантские руки
приподняли ее от земли и с силой сжали. Дыхание с трудом вырывалось из ее
груди. Затем она стала постепенно приходить в себя, хотя ладони оставались
влажными от волнения. Она не видела Марка десять лет. И все же узнала его
без малейших колебаний.
Он совсем не изменился - хотя, пожалуй, не совсем так. Каштановые
волосы были со вкусом уложены, в то время как раньше он всегда был взъерошен
и неприбран.
Он всегда дергал себя за волосы, когда был возбужден, а надо отметить,
что состояние это у него было постоянным. Он всегда был возбужден
какой-нибудь идеей, или теорией, или чем-то увиденным. Выражение лица было
немного хмурым, но это, возможно, из-за двух складок между бровями, которые
стали глубже за эти годы. Таким она его помнила: серьезным, сосредоточенным,
неулыбчивым. Он был слишком погружен в учебу, чтобы замечать что-либо вокруг
себя... Среднего роста, довольно хрупкого телосложения, сейчас он, казалось,
стал выше, чем прежде. Возможно, это была всего лишь манера держать себя,
прямо, высоко подняв голову, с чувством собственного достоинства и
значимости.
Но самые большие изменения претерпела его одежда. Она не могла
припомнить, чтобы видела его когда-нибудь в чем-либо еще, кроме помятой
рубашки и джинсов. Она всегда поддразнивала его за то, что у него была всего
одна рубашка, которую он стирал каждый вечер и никогда не утюжил. Иногда,
когда моросил дождь, он надевал ветровку, протертую на обоих локтях.
Сейчас на нем был плащ желтовато-коричневого цвета свободного покроя с
поясом, который выглядел так, будто он его только что снял с вешалки самого
дорогого магазина мужской одежды. Плащ был распахнут, открывая белоснежную
сорочку и темно-синий галстук - общепринятая униформа вашингтонской
бюрократии, предваряющая эпоху яппи нового десятилетия.
Блондинка, стоявшая рядом с ним, была миниатюрной и чрезвычайно
хорошенькой.