"Густав Майринк. Зеленый лик " - читать интересную книгу автора

распада и неудержимого увядания тут же подавили ненароком проснувшуюся
ностальгию.
Чтобы сократить путь, он прошел по чугунному мосту, ведущему в один из
респектабельных кварталов, и пересек залитую светом, оживленную улицу с
роскошными витринами, но стоило сделать еще несколько шагов - и город
мгновенно изменил свой лик, Фортунат вновь оказался в непроглядной тьме
какого-то переулка. Старая амстердамская Нес, печально известная улица
проституток и сутенеров, которую смели несколько лет назад, вынырнула из
небытия здесь, подобно мерзкой застарелой болезни, появившись в другой части
города почти с тем же старым ликом, пусть и не таким грубым, но тем более
ужасающим.
Все, кого извергли из своего лона Париж, Лондон, бельгийские и русские
города, все, кто сломя голову первым же поездом покидал родину из страха
перед революционной заварухой, собирались здесь, в этих "благородных"
заведениях.
Проходя мимо них, Хаубериссер мог видеть, как автоматоподобные швейцары
в долгополых синих сюртуках и треуголках, с жезлами, увенчанными медными
набалдашниками, распахивают и закрывают двери, и всякий раз на тротуар падал
сноп ослепительного света, и на секунду-другую из глубины помещения как из
преисподней вырывался дикий хрип негритянского Джаза, гром цимбал или
истерический захлеб цыганских скрипок.
А наверху, в комнатах второго и третьего этажей придерживались другого
стиля жизни - там за красными гардинами творилось нечто негромкое,
шепотливое, скрытное, как кошка в засаде. Кто-то изредка быстро пробарабанит
пальцами по оконному стеклу, кто-то кого-то окликнет приглушенным голосом,
торопливо и отрывисто, или послышится тихая речь на всех языках мира и все
же очень прозрачная по смыслу; мелькнет чей-то торс в белой ночной рубашке,
голова отрезана тьмой, но видны взмахи рук, и опять черный как деготь провал
распахнутого окна и кладбищенская тишина, будто за этими стенами обитает
смерть.
Угловой дом, которым заканчивалась улица, производил не столь зловещее
впечатление, судя по налепленным на стенах афишкам, - нечто среднее между
ресторанчиком и кафешантаном.
Хаубериссер вошел.
Перед ним был зал, полный публики, с круглыми, накрытыми желтыми
скатертями столиками, за которыми ели и пили.
У задней стены - эстрада, где полукругом расположилась на стульях
дюжина шансонеток и комиков, они сидели и ждали, когда придет их черед
выступать.
Пожилой мужчина с шарообразным брюшком и шкиперской бородкой
посверкивал выпученными накладными глазами, невероятно тонкие ножки в
лягушачьего цвета трико заканчивались перепончатыми ластами, он шевелил ими,
сидя рядом с французской куплетисткой в наряде парижской модницы и ведя с
ней беседу о каких-то, по-видимому, очень важных вещах. Публика тем временем
с непонимающим видом внимала ломаной немецкой речи одетого польским евреем
комика в лапсердаке и высоких сапогах. Он держал в руке шприц, каковые
продаются в аптеках для страдающих ушными заболеваниями, и гундосил свою
песенку, выделывая после каждого куплета какой-то затейливый перепляс и
размахивая своим орудием: