"Густав Майринк. Зеленый лик " - читать интересную книгу автора

лишь внес свою лепту в великую бессмыслицу и тщету.
Хаубериссер с трудом выбрался из напиравшей сзади толпы, кликнул
извозчика и велел ехать прочь из города.
Им вдруг овладела щемящая тоска по упущенным летним дням.
Дрожки с мучительной медлительностью громыхали по мостовой, а солнце
уже клонилось к закату. Не терпелось поскорее оказаться на вольном просторе,
и от этого он становился еще раздражительнее.
Когда же взору открылась наконец уходящая вдаль равнина с заплатами
сочной зелени меж коричневатых геометрически правильных каналов, когда он
увидел островки, испещренные бесчисленными стадами коров, укрытых попонами
для защиты от вечерней прохлады, а там и сям - голландских крестьянок в
белых чепчиках, с выбивающимися латунно-желтыми завитками волос и
ослепительно чистыми подойниками в руках - все это показалось ему картинкой
на круглом боку голубоватого мыльного пузыря, а крылатые ветряные мельницы
предстали черными крестами - первыми знаками грядущей вечной ночи.
Это было чем-то вроде галлюцинации, приснившейся страны, куда ему не
следовало бы направлять свои стопы, так думалось ему, когда он ехал по узким
дорожкам вдоль пастбищ, на всем пути отделенный от них алеющей в закатных
лучах полоской воды.
Запах воды и сырых лугов лишь растворил его тревогу в чувстве тоски и
неприкаянности.
Позднее, когда зелень померкла и над землей заклубился серебристый
туман, а стада будто исчезли в дыму, у Фортуната возникло такое чувство,
словно его голова - это тюрьма на плечах, а сам он ее узник, который через
слепнущие оконца глаз всматривается в мир свободы, прощаясь с ним навсегда.

Город тонул в глубоком сумраке, сырой воздух дрожал от перезвона
колоколов, грянувшего с бесчисленных причудливых башен, когда потянулись
дома предместья. Он отпустил экипаж и пошел в сторону дома, где жил, шагая
по многоколенным переулкам, вдоль городских каналов с чернеющими неуклюжими
барками, сквозь смрад гниющих яблок и размокших отбросов, мимо фасадов под
щипцовыми крышами со свисающими канатами лебедок, мимо их отражений в воде.
У входных дверей на стульях, вынесенных на улицу, сидели рядком
мужчины, в синих широких штанах и красных блузах, тут же за починкой сетей
чесали языки женщины, а по дороге носились ватаги детей.
Он ускорял шаг вблизи дверных проемов, откуда несло запахом рыбы, пота
утомленных работой тел и убогого быта, спешил выйти на какую-нибудь площадь,
хотя и на площадях чадили пригорелым жиром ларьки вафельщиков, и этот чад
также втягивали в себя узкие переулки.
И на него тягостным грузом наваливалась вся безотрадная обыденщина
голландского портового города с чисто вымытыми тротуарами и неописуемо
грязными каналами, с молчаливыми обывателями, с беловатым переплетом
маленьких раздвижных окон на узкогрудых фасадах, с тесными лавчонками,
торгующими сырами и рыбой, запах которой не могла заглушить вонь керосина
среди островерхих домов, покрытых почерневшей черепицей.
И его вдруг потянуло немедленно уехать из унылого Амстердама и
вернуться в более веселые города, где он бывал и жил. Тамошнее бытие снова
обрело для него свою чарующую силу - как, впрочем, всему былому свойственно
казаться нам прекраснее и лучше настоящего, - но последние, крайне
неприятные переживания, ожившие в нем, впечатления внешнего и внутреннего